Борис Майоров: «На месте «Вашингтона» выбрал бы Малкина, а не Овечкина. Женя как хоккеист интереснее»
Провожая меня до лифта, Борис Майоров припоминает каких-то скверных людей — и подытоживает с хорошим, дробным «р»:
— Мер-р-завцы!
Мне так сладко от услышанного, что замедляю шаг. Не тороплюсь нажимать кнопку. В этом «р-р-р» весь Борис Александрович — самобытный, ершистый, чрезвычайно грамотный.
Мне радостно слышать, даже когда Майоров костерит кого-то от всей широты спартаковской души. Выходит у него уютно и светло.
В свои 87 Майоров не просто полон жизни. Жизнь брызжет во все стороны. Врагам пощады нет.
Я счастлив, что мы знакомы. И даже соседи.
За рулем без очков
Мы просидели часа три — и уходить мне не хотелось. Но Борис Александрович Майоров, великий советский хоккеист, подустал.
Он жалуется на одолевающие болезни — но так озорно, так жизнерадостно, что в перечень хворей не особо верится.
Я бесхитростно пытаюсь перевести разговор к темам светлее:
— Когда удивляли самого себя в последний раз?
Майоров задумался — но лишь на секунду:
— Я живу такой размеренной жизнью, в которой уже нет рискованных или опрометчивых шагов. А! Вспомнил! Сегодня удивился. Забыл утром таблетки выпить.
— Так выпейте сейчас — я подожду.
— Так уже вечер — второй раз надо пить...
Я шучу довольно неуклюже. Сообщаю, что сам в таких ситуациях пью две таблетки сразу.
Майоров смеется. А я в сотый раз убеждаюсь — разговоры о недугах раскрепощают.
— Мне в 50 лет уже на многое из прежних экстремальных увлечений не хватает сил. На что не хватает здоровья вам?
— Я приближаюсь к 90!
— Но выглядите-то как.
— Выгляжу я неплохо, это да. Могу посидеть в компании, рюмку выпить. Вот дней семь-восемь хорошо себя чувствую. Даже замечательно! Но здоровье все равно не то. За последнее время я в сентябре отлежал в больнице, в феврале, марте... Аритмия — так? Так! Давление скачет. Стоит кардиостимулятор, три стента. Диабет.
— Недавно делали интервью с легендарным биатлонистом Тихоновым. Тот прервался во время разговора: «Ребята, простите, дело срочное» — и весьма ловко сделал самому себе укол в живот. Диабет.
— У меня та же история. Ничего сложного. Достал шприц, поставил дозу. Бум!
— Сами себе делаете?
— Конечно. Один раз, вечером. Еще таблетки пью. Эта штука у меня под контролем. Быстро двигаться уже не могу. Тяжести носить — тоже.
— Отучили себя хвататься за тяжелое?
— Да все равно хватаюсь! Жена с дочкой говорят: хватит, оставь. А я все равно беру сумки, к лифту. Дочь все ругается, она врач. Эти вещи знает. Не просто врач, а доктор наук!
— Я поверить не могу, что этот слуховой аппарат — ваш.
— Пришлось приобрести. Очень плохо стал различать речь собеседника. Когда говорят тихо, вообще не слышу. У меня и катаракта была! Сделал операцию — сейчас просто красота. На автомобиле без очков езжу.
— Вы до сих пор за рулем?!
— А как же? «Спартак» подарил Subaru.
— Точно, как же я мог забыть.
— Вот на ней катаюсь до сих пор. Правда, нечасто. Семь лет уже машине.
— Subaru вообще адская по ремонту машина. Чтоб извлечь свечи, надо весь двигатель вынимать.
— Я года полтора назад поехал на официальную станцию делать ТО. Машина прошла 40 тысяч. Говорю: «Сделайте что положено — и ничего лишнего». Хорошо, отвечают. Как расплачиваться будете? Картой или наличными? Я только потом оценил этот вопрос. В 11 утра пригнал — вечером получаю машину. Счет — 122 тысячи!
— Господи.
— Вы себе можете представить? Смотрю в их бумажку — какая-то смазка петель. Говорю: а кто вас просил петли-то смазывать? Отвечают: «Ничего, в следующий раз только масло поменяете». — «Да я к вам в жизни больше не приеду!» Володя Мигунько раньше занимался автобизнесом. Его знакомый работает рядом с моей дачей. Километра полтора. Очень культурный, порядочный армянин. Как-то лампочка перегорела — он свою вставил и денег не взял: «Езжайте, Борис Александрович». Теперь только он моей машиной занимается.
«Я не дед!»
— Вы точно не старик, Борис Александрович.
— Я себя стариком не считаю! Вот с дочкой ездили забирать жену из больницы, недельку лежала на обследовании. Говорю врачу: «Я-то не дед!» Он так взглянул на меня: «Да, вы с женой — два сапога пара...»
— Я встречал 87-летних. Глубокие старики. С вами — никакого сравнения.
— Я не то что не ощущаю своего возраста — я его просто игнорирую! Приезжаю на рыбалку. Знакомых полно — запретка же, одни и те же ездят по специальным пропускам. Как-то спрашиваю: а где Ершов? Что-то не видно! Мне отвечают: «Да он уже не ходит, ноги больные». Этот Ершов всего на год старше меня! Думаю — а я еще лодку сам таскаю. Значит, дела ничего. Вот сегодня надо продлевать допуск к рыбалке. Это же непросто!
— Ясное дело. Раз запретка.
— Проезжаю два поста. Приехал — надо подойти к дежурному в будке, отметиться. Росгвардия караулит, питьевой водоем! Тебя записывают. Уезжаешь — снова подходишь: «Вычеркните меня».
— Что вас сегодня радует, Борис Александрович?
— Радует, когда себя хорошо чувствую. Радует весна, потому что... Тепло! Хотя я и зиму переношу нормально, никаких проблем. Самое главное, лето наступает, период рыбалки. Я сразу на Учинское водохранилище. Дача и рыбалка. Это дело я точно не заброшу!
— Не понимаю я вас. Вот пробовал рыбачить. Скучнейшее занятие — часами сидеть, глазеть на поплавок.
— А я не сижу. У меня активный вид рыбалки.
— Спиннинг?
— Да, спиннинг. Лет десять назад приобрел электрический мотор. Сел в лодку, моторчик включил и поехал. Веслами двигать не надо. На одном месте не задерживаюсь. Здесь рыбы нет? Поехали туда! Там рыбы нет? В третье! Это такой спортивный азарт...
— Да?
— Я ведь рыбу домой не приношу. Рыбачим вдвоем, у меня есть напарник. Всю рыбу он забирает.
— Даже для кошки не берете?
— Нет, нет, нет. Он накоптит окуней, если принесет мне 5-7 штук — ну спасибо, к пивку пойдет. Чтоб я сам готовил? Никогда! Лет 30 назад увлекался ловлей судака. Это рыба вкуснейшая. Вот судака в тесте сам делал. Чистил, кляр готовил, жарил в нем... Если гости приходили — под рюмочку самое оно. Сейчас завязал с этим. Зато недавно поймали сома на 11 килограмм.
— Ого.
— Напарник закоптил, принес. Оказалось — вкусно! А так — отдашь кому-то в поселке. Наш управляющий в восторге: «Ох, какая рыба, Борис Александрович!» Конечно, она свежая, не магазинная...
— Это не тот управляющий, который писал на вас доносы?
— Не-е-т, это другой. С управляющим у меня всегда были нормальные отношения. Доносы на меня писал сосед.
— Что писал?
— В 80-м я приобрел половину дачи. Вторую половину занимал сталинский сиделец, намного старше меня. Отпахал где-то на лесоповале много-много лет. Взял я этот кусок дачи в августе, начал перестраивать, ремонтировать. Она была в жутком состоянии.
— Активность ваша не понравилась?
— Был недоволен, что шумят. Писал письма в правление: «Запретите Майорову грохотать летом, пусть строится с ноября по апрель». Я думаю — елки-палки, совсем из ума выжил? Меня даже на правление вызывали: «Борис Саныч, во сколько у вас приходят рабочие?» — «Часов в 9, не раньше». — «А уходят?» — «В 6-7 вечера...» — «Ладно, стройтесь».
— Странно, что человек не привык к легким неудобствам на лесоповале.
— Вот и я удивлялся.
— Вас-то, наверное, доносами не удивить. Когда служили начальником управления хоккея — писали на вас пачками?
— Да вообще ни одной анонимки не было.
— Странно.
— А я в криминале не был замешан. Хотя какой криминал в те годы в хоккее? Правда, был один случай. Павлова уже убрали, пришел Грамов из ЦК КПСС. Однажды утром, едва успел прийти на работу, вызывает меня. Захожу. У Грамова лицо перекошено: «Что у вас там за бардак?!» Он вообще по-хамски с подчиненными разговаривал.
— Это Грамов?!
— О, еще как!
— Так что у вас за бардак?
— Я говорю: «А что случилось?» — «Уфа играла в Челябинске, получила семь удалений. Проиграли 0:6».
— Начальник такого уровня разбирает игры Уфы?
— Он родом из тех краев — и ему Уфа, видно, позвонила: «Что такое? У нас семь удалений, у соперника ни одного». Я отвечаю: «Ничего не могу сказать, я игру не видел. Ни с кем не разговаривал» — «Ты давай там разберись. Еще раз такое повторится — мы с тобой по-другому будем разговаривать...» Криминал это или нет?
— Да ну, смехота какая-то.
— Это удивительно, просто удивительно. Вообще-то недовольные всегда были. Виктор Васильевич Тихонов, например, считал, что я помогаю «Спартаку». А «Спартак» полагал, что Майоров никогда в жизни шага в сторону родного клуба не сделал. Вот такие метаморфозы.
Генерал и гербарий
— Никогда не думал, что Марат Владимирович Грамов вот такой грубиян.
— Да вы не представляете. Это просто какой-то кошмар! Я попал в опалу в 83-м...
— Была и опала в вашей жизни? Я-то думал, вы баловень судьбы, народный любимец.
— Пришел Андропов, и везде началась чистка. В том числе — в Спорткомитете СССР. Вместо Павлова поставили Грамова. А тот начал менять начальников управлений. Две трети сменил! Сыча убрал, потом меня... Выставил 12 человек. Почему-то Грамов считал, здесь коррупция, все начальники управления только и думают, как бы выехать за границу. Может, пара человек таких и была — но не всех же гнать!
— Согласен с вами.
— Вот вам пример, как общался Грамов с людьми. Сборная СССР по хоккею три года подряд ездила в Голландию. Просто потренироваться и провести пару матчей. С кем там играть-то? Чуть-чуть заработать, купить голландскую аппаратуру. Кто-то из начальников должен был ехать руководителем делегации — и заболел! Я прихожу к Грамову: «Марат Владимирович, надо поменять руководителя...» Он на меня так зло взглянул: «А вы что, сами хотите поехать?»
— Какой, а.
— Говорю ему: «Я наездился за свою жизнь. Ничего я не хочу! Вот такая ситуация возникла». — «Ну давайте подумаем...» — «Я почему ставлю этот вопрос? Тихонов очень непростой товарищ, ему нужен рядом человек удобоваримый, с которым он бы общался и не отворачивался. При этом чтоб начальник делегации особо не лез в хоккейные дела...»
— Еще яркие начальники были в вашей жизни?
— Да каких только не видел. Почему в «Динамо» считали, что я их враг, а помогаю «Спартаку»?
— Потому что вы спартаковская легенда.
— А вот и нет. История другая. Сижу на работе, звонок — Богданов Петр Степанович. Помните такого?
— Генерал, уволивший из «Динамо» Льва Яшина.
— Совершенно верно.
— А сейчас лежит в тридцати метрах от него на Ваганьково.
— Чуть побольше. Там надо гербарий обходить.
— Колумбарий?
— Ага, колумбарий. Так вот — звонок от Богданова!
— Что хочет?
— Говорит: «Нельзя ли Владимира Киселева назначить во вторую сборную вторым тренером?» Был такой хоккеист, заканчивал карьеру в «Динамо». Его как раз поставили тренировать какую-то команду. Отвечаю: «Петр Степанович, он же только стал тренером. Вы меня поймите. Пусть зарекомендует себя — потом этот вопрос рассмотрим». Как мне провинции объяснять — почему Киселев сразу стал тренером второй сборной? «Ну ладно, хорошо» — бум, бросил трубку. Разговор как разговор. Проходит месяца полтора-два, вторая сборная объявляет состав. Куда-то едет. Раздается звонок. Богданов: «Борис Александрович, мы же с вами договаривались?» Я понять не могу: «О чем?» — «Киселев!» — «Нет, Петр Степанович...» — «Ну ладно». Бросает трубку. На этом фоне я стал «врагом «Динамо». Вот такими были разговоры с начальством.
— Недавно вспомнили вас в общении с Геннадием Орловым. Он сказал: «Борис Александрович — человек с обостренным чувством справедливости. Я сам всегда хотел быть таким». Сейчас убеждаюсь — все правда.
— А хорошо сказал!
— Это правда — про «обостренное»?
— В общем, да.
— Когда особенно проклинали эту свою черту?
— Это во мне появилось ближе к окончанию школы. Я и страдал из-за этого много. Не должно быть в команде пьяниц, это для меня полное безобразие!
— Понимаю вас.
— Сам я выпивающим не был. Мне некогда было пить! Я с тренировки в институт, а из института — на тренировку. Не мог понять: как можно сегодня нажраться, а завтра выйти на игру?
«В 87 взялся за Карнеги»
...Прежде мы разговаривали в другой комнате, просторной. А сейчас сидим в маленькой.
Замечаю на стене изумительную фотографию, не встречал такую прежде: два брата Майоровы улыбаются, в руках букеты...
— Что это за чудо, Борис Александрович?
Майоров поворачивается вполоборота, припоминает:
— Это год 63-64-й. Какое-то чествование в Лужниках. Тогда было принято чествовать. Начальство приходило. Застолье было серьезное! Как-то выиграли чемпионат мира. Женьки в сборной уже не было. Возвращаемся, нам говорят: завтра Старшинов, Зингер и Борис Майоров срочно вылетают в Швейцарию...
— Что случилось?
— Туда отправился «Спартак» на какой-то Кубок. Это еще при Боброве было. Вам, говорят, надо подлететь, помочь. Ну ладно, отправляемся. Полдня добирались до этой Швейцарии. Четыре часа ждали пересадку. Приезжаем на стадион — игра с чехами уже началась.
— Неужели выпустили?
— Быстро переодеваемся. Во втором периоде выходим на лед. Чехи протестуют — нас не было ни в заявке, ни во время открытия, ни в начале матча!
— Можно понять.
— Счет 0:0. Старшинова удаляют в конце второго периода — нам забивают гол. Проигрываем 0:1. Приезжаем в гостиницу, слышим от начальников: послезавтра прием в Москве — вам троим надо срочно вернуться домой! На следующее утро собираем вещи — и снова в аэропорт. В Москву.
— Но самая знаменитая фотография тех лет — едет изможденный канадец после матча, лицо разбито, а на плече чья-то подбадривающая рука. Весь Союз узнал — ваша. Бориса Майорова узнавали даже по пальцам.
— Сейчас вспомню. Это Карл Бревер!
— Точно. Как я мог забыть.
— Это 67-й, кто-то ему фингал поставил. А я после игры вроде так успокаиваю — что все пройдет!
— Так оно и есть. Вам сегодня 87.
— Ну.
— О чем человек жалеет в 87 лет?
— Мало ли о чем жалеет! Столько событий! Был я лет на сорок моложе, работал в Спорткомитете СССР. Стоило быть более гибким. Я человек прямой!
— Сейчас не смягчились?
— Сейчас стал гибче. Могу и не высказывать свое мнение. Выступить как-то обтекаемо. А раньше — нет. Я ж работал начальником управления хоккея Спорткомитета СССР. Видите, что за книга у меня на тумбочке?
— Не вижу, я слепец.
— А я вам подам... Вот, держите. Есть такой американский автор, давно жил — Дейл Карнеги.
— В 87 лет вы взялись за Карнеги?!
— Пишет, как установить приятные отношения с людьми. Как подавать себя, как сделать так, чтобы критические замечания не вышли вам боком, в ответ не услышали хамства. Чисто житейские вопросы. Вот решил полистать — и увлекся! Думаю: елки-палки, по некоторым пунктам надо было ориентироваться на Карнеги, а не на себя!
— А вы врагов мерзавцами называли, да?
— Вот именно!
«Про плевок в физиономию — выдумка»
— Прочитали бы Карнеги раньше — не плюнули бы когда-то судье в физиономию.
— Я — судье?! В физиономию?
— Это ваш бывший тренер Николай Карпов рассказывал. «Майоров догнал судью под трибунами и плюнул в лицо. Вот какой у нас капитан — умудрился получить десять минут штрафа в перерыве!»
— Да что он врет-то? Все перепутал!
— А как было?
— Играем с «Динамо». Перерыв. Идем к раздевалке. А судил такой Андрей Захаров. Не знаю, жив ли сейчас. Мы с ним знакомы — за третью мужскую команду «Спартака» играли в футбол лет пять, в раздевалке рядом сидели!
— Вот как?
— Да! Для меня это не посторонний человек. Захаров стоит в углу, я подхожу — и, видно, громко сказал: «Андрей, ***, ну что ты?!» А динамовцы это услышали — и сразу: «О, он матом ругается!» Захаров поплыл, видимо. Он и в футболе был таким защитником — все время дрожал. Динамовцы на него поперли — и дает мне 10 минут штрафа! Можете представить ситуацию?
— Ситуация нехорошая.
— Но чтоб я в лицо кому-то плюнул — чепуха! Карпов все выдумал. Меня тут по телефону кто-то расспрашивал про Николая Ивановича. Я ответил — про него говорить ничего не хочу.
— На похоронах у Карпова были?
— Нет.
«Шадрин от всех отстранился, даже гулять не выходил»
— Значит, сейчас стали милосердным?
— Не скажу, что сдерживаю себя. Но — в рамках. Еще и по одной причине: сузился круг тех людей, с кем я сегодня общаюсь...
— Почти не осталось тех, с кем играли?
— Да, естественная утечка. А с кем-то судьба разбросала. Неделю назад раздается звонок: «Я такой-то». Думаю — черт возьми, а ведь был такой! Но где он работал — в жизни не вспомню.
— От вашего поколения не осталось почти никого. Вот Старшинов еще живой.
— Вячеслав Иванович плох. Заговариваться стал. Нехорошие дела, что уж тут...
— Как жаль.
— Но я многого не знаю. Все думают как? Майоров и Старшинов — будто одна семья. Утром встают, обнимаются... Это же чушь! У него своя жизнь, у меня — своя. У каждого свои заботы.
— Шадрин довольно бойко отвечал по телефону. А потом вдруг умер.
— У него были какие-то серьезные хвори. Шадрин от всех отстранился, никуда не выезжал, даже гулять на улицу не выходил. С моей точки зрения — что-то с психикой не в порядке было в последнее время. Я ему звонил: «Володь, давай сходим на хоккей». — «Нет, не пойду, не могу...» Необъяснимые причины — почему отстранился.
— В последние годы жизни Зимина мы общались. Не оставляло ощущение, что человек глубоко несчастен.
— А мы в последние годы его жизни мало виделись, почти не общались. Изредка встречались на хоккее. Ни в каких мероприятиях спартаковских ветеранов он участия не принимал. Говорили — на него очень сильно повлияла смерть жены. Кто-то даже предвидел после ее кончины, что самому Зимину недолго осталось.
— Его-то хоронить ходили?
— А как же? Обычно я всегда хожу! Вот год назад даже на похоронах жены Старшинова был. Как не прийти? Это ж последняя дань!
— Я не слышал, что у Старшинова жена умерла.
— Да, рак. Напротив «Олимпийского» церквушка — там отпевали. Потом поехали на Троекуровское кладбище. Я и там был, и там. Мы очень близко были знакомы по молодым годам, много времени вместе проводили. Старшинов, мой брат и я.
— Мартынюк был такой живчик. Я поразился его кончине.
— Для меня смерть Сашки тоже была неожиданна.
— Как думаете, Бобров специально не дал ему собственный рекорд по шайбам в одной игре побить? Это было в характере Всеволода Михайловича?
— Да не-е-т, Всеволод Михалыч был далек от этого... Вообще не его черта — кому-то мстить, что-то не позволить. Бобров в том матче со сборной ФРГ смотрел с профессиональной точки зрения. Вот я тренер, гляжу, как у меня играет команда. Счет 15:0 — я начинаю думать о том, что будет завтра. Говорю: «Пусть доигрывают запасные, а кто внес большой вклад — отдыхать». Обычный случай! У меня есть история на эту тему.
— Я без ума от ваших историй, Борис Александрович.
— Вячеслав Иванович Старшинов в хоккее эгоист. От него паса перед воротами не дождешься. Вон книга лежит, видите?
— Ага. Карнеги, часть вторая?
— Нет, спартаковская энциклопедия. Мне любопытно стало — начал смотреть статистику. Ага, Старшинов Вячеслав Иванович. За сезон провел 42 игры. Заброшенных шайб 40. Количество передач — 7! Это центральный нападающий, который должен и распределять, и сам забивать. Семь?! Думаю — что ж такое?
— Что ж такое?
— Может, какая-то ошибка? Открываю другую страницу, следующий сезон. То же самое. Ну надо же!
— Я поражен.
— На нас с братом Старшинов никогда не играл. А мы на него — всегда. Наверное, неплохо, что человек так заряжен на взятие ворот...
— Это как посмотреть.
— Играем в Новокузнецке. Забили то ли 8 голов, то ли 10. Перед третьим периодом Новокрещенов говорит: «Старшиновское звено — раздевайтесь, не надо вам выходить. Готовьтесь к игре в Новосибирске». Тут Старшин произносит: «А я поиграю еще». Почему? Потому что я две забил, брат две, а Старшинов ничего — вот его заедает, такая жажда забивать!
— Прелестная история.
— Вот еще одна. Чемпионат мира 1966 года. В нашем звене играет Виктор Якушев из «Локомотива». Контратака, выходим втроем против одного. Получилось так, что Старшинов слева. Я в центре, Прохорыч справа. Шайба у Старшинова. Вариант какой?
— Разыграть?
— В первую очередь! Старшинов только проходит точку вбрасывания — ка-а-к запулит...
— И?
— Попал в ближний угол, самую девятку. Вратарь Холмквист пропустил. Мы 0:2 проигрывали — стало 1:2. Я на лавке говорю: «Слава, ты что?» — «А я видел — там щелочка маленькая...» — «А если б не попал в щелочку?!» Но убеждать бесполезно. Он не понимал этих вещей. Не признавал напрочь. Зачем разыгрывать — если «я сам могу»?
— Ревниво относился к вашим успехам — даже жизненным?
— Не знаю. Может быть.
— Поколение было богатырское. Казалось, сто лет проживут. Тот же Эдуард Иванов.
— Мы с Эдиком общались, после того как он закончил играть. Да, он как-то не особенно менялся. Однажды разговорились — оказался рыбаком!
— Как и вы?
— Договорились, что порыбачим. Как-то звонит: «Что, едем?» — «Давай!» Отправились ко мне на водохранилище. Нормальный мужик. Вообще никаких проблем. Вдруг умирает. Та же история — Александр Палыч Рагулин.
Последний день Евгения Майорова
— Я бы с ума сошел от этой череды отпеваний.
— Не так давно хоронили моего приятеля, бывшего директора катка в Сокольниках Рудольфа Блинова. Знаете такого?
— Что-то знакомое.
— Ну вот... Он директором был тысячу лет! Таких людей надо знать! Отпевали где-то в Измайлово. Батюшка ко мне вдруг подходит: «Видите, какая красивая процедура?» Ну неплохая, отвечаю.
— Отпевание?
— Да. Не могу сказать, что прямо красивая. Я много раз бывал. Спокойно воспринимаю. Этот священник говорит: «Я знаю, вы некрещеный. Давайте покрестимся?»
— Решились?
— Ответил — я подумаю. Если решу, с вами свяжусь.
— Пока не решились?
— Нет.
— А брат ваш покрестился в сознательном возрасте, кажется?
— Да. Вот в каком храме — даже не знаю, не интересовался. Это он решил на фоне своей болезни сделать. Кто-то ему посоветовал: «Бог все видит, он тебе поможет. Давай покрестимся?» Ну давай. Ничего ему не помогло.
— Вы когда-то говорили, что после кончины брат не приснился ни разу. Так и не случилось?
— Нет. Никогда. Вообще, сны снятся крайне редко. У меня все похоронены на Ваганьково, только в разных концах. Брат на главной аллее, сестра в колумбарии. Дед, бабка, отец и мать на 51-м участке. Вот надо съездить, на могилах прибраться...
— Последний осознанный разговор с братом?
— Трудно говорить про «осознанный». Я должен был его готовить к смерти? Или он сам готовиться? Нет — приезжаешь, общаешься как обычно. Виду не подаешь, что дело плохо. «Будь здоров!» — попрощались, уехал. Видно было, что он плохой. Все вокруг знали, чем это закончится. Все абсолютно! Да и он знал!
— Да?
— Ну конечно. Я его не регулярно, но навещал. Он жил на улице Королева. Квартира один к одному, как вот эта моя. В последнее время человек сидеть без подушки на стуле не мог, одни кости остались. Жена накроет на стол, предлагает чуть-чуть выпить: «Борь, будешь?» — «Ну давай выпьем». — «Женя?» — «Нет, я не стану...» Уже ничего не хотел.
— Каким был последний день?
— Евгений сидит в кресле, жене говорит: «Верк, ты чего стоишь у края подвала? Упадешь туда!» В квартире какой подвал?! На седьмом этаже квартира! Отвечает: «Какой подвал? Я стою рядом с тобой!» — «Да? Ну ладно, хорошо». Ушла в магазин, а наша старшая сестра была в это время у них дома. Заглянула в комнату — он лежит на диване. Подходит: «Жень, Жень!» Он не реагирует. Взяла зеркальце, поднесла ко рту: дышит ли?
— Нет?
— Нет. Так и умер...
«Какая Польша? Мы вас здесь вылечим!»
— Раз уж брата вашего вспомнили. Еще в игровые времена говорили — Бориса от Евгения отличить легко. У Бориса сломан нос.
— Это история! Я же вырос рядом с Ширяевкой, с 14 до 18 лет играл в русский хоккей. С него начинал! Вот на первенстве Москвы мне попали мячом...
— Он же тяжеленный.
— Немножко зажило — дня через три иду в поликлинику. Мне говорят: «Нужный доктор сейчас болеет, идите-ка вы на Преображенку». Ну, думаю, ее к черту, эту Преображенку. Так и остался со сломанным носом. На каком-то чемпионате мира в нашей компании оказался польский врач: «Приезжайте к нам, сделаем операцию, все выправим». Я вернулся домой, запустил этот процесс. Так дело дошло до ЦК!
— Я не удивлен. Вы фигура.
— Оттуда директива: «Ну какая Польша? Мы вас здесь вылечим!» Ну лечите. Определили в Боткинскую больницу. Палата на 20 человек. Профессор Аткарская только дыхание открыла, хрящ вырезала и что-то подложила. А чтоб исправить перелом — надо было ломать заново, все ставить на место. Ничего этого не сделали. Сейчас-то я уже привык и не обращаю внимания. 70 лет прошло!
— Вам даже идет.
— Я вышел тогда из больницы. Дай, думаю, съезжу на тренировку. Команда на Ширяевке играет в футбол. Поперек поля — в маленькие ворота. Я стою, с кем-то разговариваю, отвлекся... Вдруг мяч мне р-раз — по носу!
— Снова перелом?
— Нет. Но супруга ругалась, ох...
«Из-за врача сборной пропустил чемпионат мира»
— Вы когда-то говорили в интервью, что брат столкнулся с проходимцами от медицины. А вы скверных врачей встречали?
— Еще одна история! 1969 год. Могу предъявить претензии врачу, который работал в сборной. Звали Леша, фамилию забыл. У меня травма паховых колец, надорвал. Пропустил почти месяц. Потом вроде зажило, начал играть. В последнем матче перед чемпионатом мира в Швеции опять дергаю!
— Так что доктор?
— Приезжаю на сбор, рассказываю ему. Он «да, да, да» — и ни хера не сделал, чтоб мне помочь. Чтоб куда-то к специалистам отвезти, на консультацию — ничего! Единственное, на что его хватило — немного мне изменил тренировки. Команда занимается ОФП — а я на льду. Ну и чем дело кончилось?
— Чем?
— Не попал на чемпионат мира!
— Отцепили?
— Сам отказался. Нога не держит, не могу двигаться нормально. Кто виноват? Врач, конечно! Надо интересоваться, как-то более заботливо относиться. А он вообще никакого участия не принял. Чернышев больше интересовался моим здоровьем, чем доктор.
— Было в 1969 году и другое событие, приятнее. Вы же играли в чемпионском матче против ЦСКА?
— А как же?!
— Самое памятное мгновение той игры?
— Тяжелейшая ситуация была перед сменой ворот, когда не засчитали гол ЦСКА. Они нас просто задавили! Не могу сказать, что у нас сил не осталось. Но по игре было вот так. Эта пауза, которую устроил Тарасов, пошла во вред ЦСКА. А потом игра возобновилась, поменялись воротами — и почти тут же Зимин забрасывает третью шайбу. Тяжелые воспоминания.
— Я думал — праздничные.
— Не было такого, как при Боброве в 1967 году. Там игра с ЦСКА не была решающей, но все равно — словно подводила итог чемпионата. Мы 6:2 выиграли! Все, вопросов даже никаких! А через два года уже такой мощи не было. Но выстояли.
— Хоккеисты какие были в «Спартаке».
— Команда была опытная, наша тройка очень мощная. Тройка Шадрина с Якушевым, Женя Зимин — просто великолепный хоккеист... В те годы два сильных звена — вполне достаточно.
— Да и вратарь у ЦСКА сыграл не блестяще в самом важном матче.
— У Тарасова то Толстиков, то Толмачев играли. Два сапога пара. Да и в 1962 году вратарь у них был слабый, Смирнов. Вытащили откуда-то из Новокузнецка.
Примирение с Якушевым
— Вся страна недавно радовалась — вы десятилетиями даже не здоровались с Александром Якушевым, а тут вдруг примирились.
— Нас мирил Олег Леонидович Усачев. Произошло как-то внезапно, с молчаливого согласия того и другого. Подробностей не знаю.
— Вас просто посадили рядом на хоккее?
— Нет, немного не так... Я руководитель ветеранов в «Спартаке». У нас своя ложа в «Мегаспорте». На каждом матче собираемся, накрыт стол. В этом плане в клубе молодцы, идут навстречу. Якушев никогда в эту ложу не приходил — а тут появился. Кажется, с Усачевым пришел. Поздоровался со мной за руку.
— Сам протянул?
— Да, да!
— Неожиданность для вас?
— Меня предупредили, что такое будет. Сообщили, что Усачев принял решение нас помирить. Хотя мы с Якушевым не ругались!
— Как же так?
— Вот бывает в жизни — люди расстались, а потом сошлись. Из ложи отправились в спартаковскую ложу, где сидят начальники. Там сели с Александром Сергеевичем. Теперь Якушев каждый раз заходит к нам в ветеранскую ложу.
— Целый вечер провели рядом. Разговаривали? Или сидели молча?
— Что-то друг другу говорили. Что касается игры, очевидно.
— Вот вы помирились. Было какое-то облегчение? Или пустота, никаких эмоций?
— Знаете... Трудно ответить на этот вопрос. В конце концов, мы же не каждый день с ним общаемся. Наверное, стоило пойти друг другу навстречу. Мы лет пять вместе отыграли. Потом Якушев был у меня помощником в «Спартаке» 80-х. Я даже причин не знаю, почему разошлись.
— А я знаю. Вы рассказывали мне же в интервью — уволили его.
— Это было, да. Было. Ну и не стоит касаться этой темы. Мне б не хотелось.
— Не будем. Люди футбола говорили — невозможно было обыграть один в один защитника ЦСКА Шестернева. В хоккее такой защитник был?
— Тяжело мне было против Александра Павловича Рагулина. Массивный, высокий. Клюшка на вытянутой руке — вы представляете, сколько пространства занимает?
— Страшно подумать.
— Как я мог выиграть с ним единоборство — если в нем за 100 килограмм, а во мне 72? Рагулин хорошо катался, позицию выбирал. Говорят, против Виталия Семеновича Давыдова было тяжело играть.
— «Говорят»?
— Говорят. Я-то играл на другом фланге. Так что не почувствовал. Был еще фантастический защитник — Жибуртович!
— Тот-то при царе Горохе, из первого состава сборной СССР. Как вы могли соприкоснуться?
— Я его застал на льду. Один из самых неприятных защитников. Вроде его обыграл. А он раз, махнул клюшкой — выбил шайбу! Так было с ним туго! Смотрю на него — вроде в катании неказистый. Но позицию занимал феноменально. Подкатывался так, что некуда деться. До сих пор Пашу вспоминаю.
— Хоть кто-то подкатился под вас так, что летели надо льдом?
— Как под меня можно подкатиться? У меня глаз, что ли, нет?
— Все однажды попадаются.
— Я — ни разу. Но раньше хоккей был не такой жесткий, как сейчас. Силовая борьба разрешалась только на своей половине поля.
— Когда разрешили по всей площадке?
— В 1969-м. А кто со мной справится без силовой борьбы?
— Никто.
— Никто! Я на своей половине поля знаю, что меня никто не тронет, набираю скорость, веду шайбу. Кто на скорости меня достанет? Кто ударит? А сейчас хоккей просто жестокий!
— Да бросьте.
— Я смотрел второй матч в серии «Динамо» — «Ак Барс». Это же бойня, а не хоккей! Никаких правил!
— Да?
— Такого быть не должно. Куда этот Анисимов смотрит? Как можно так распустить команды?! Фальковский и Дыняк должны все время сидеть на штрафе! Только вышел — тут же пусть обратно отправляется!
— Вы строги, Борис Александрович. Но справедливы.
— Многое зависит от судейства. Говорят — «это плей-офф». А что, в плей-офф другие правила, что ли? Вот скажите мне! Правила те же самые — так что не свистишь-то?
— В вашей жизни матч, превратившийся в бойню, был?
— Да вы что! В советские времена тебя тут же в газете пропишут. Так пропесочат, что на поле не захочешь выходить.
13:1 в Стокгольме
— Лучший по качеству хоккея матч, который видели?
— Это было на чемпионате мира в Стокгольме, 1981 год. Мы обыграли шведов 13:1! После матча ко мне подошел один из руководителей чешского хоккея Костка, мы были много лет знакомы. Говорит: «Борис, я не представляю, как можно так играть». 13:1 обыграть хозяев!
— Это невероятно.
— Игра была просто потрясающая! Все делалось в унисон, правильно, своевременно...
— От уважаемого человека слышал: советский хоккеист всех времен — это Фирсов. А для вас кто?
— Это философский вопрос, на него ответа нет. Сейчас открою «Спорт-Экспресс» — так это Овечкин, ха-ха!
— А для вас лично?
— Это надо рассматривать под разными углами. Вот скажите мне, Овечкин — универсальный игрок или нет?
— Нет.
— А Старшинов — универсальный?
— Не думаю.
— Да. Идеальных нет, все равно какая-то сторона перетягивает! Я вот видел Боброва живьем и в футболе, и в хоккее. Это явление! Но от своих двух партнеров Бобров требовал, чтоб на него играли. В футболе он большую часть времени стоял — при этом два мяча забивал. Вот как к нему относиться? А Харламов или Овечкин?
— Да. Харламов или Овечкин?
— Харламов эффектнее! Так?
— Пожалуй.
— При этом Харламов был результативный. Неизвестно, как бы у него сложилось в НХЛ. Вот Буре себя великолепно там проявил. К сожалению, карьера у него там была в два раза меньше, чем у Овечкина. Неизвестно, чем бы дело кончилось, Буре тоже много забивал. Как выбрать? У всех есть недостатки! У меня были!
— Поверить в это не в силах, Борис Александрович.
— Я не игрок обороны. Ни шайбу в хоккее, ни мяч в футболе отбирать не умел. А вот обыгрывать и творить — это мое. Зато мой брат Женя в футболе играл хавбека. Прекрасно выглядел и в подыгрыше, и в отборе. Никаких проблем.
— Про того же Фирсова вы когда-то сказали — «Человек очень странного телосложения. С мизинец. На костях сразу мышцы, мяса вообще не было». Кто вас еще удивлял телосложением?
— Недавно мне попалась фотография — поразился самому себе. Я в раздетом виде, руки вот такие вот накачанные. Елки!
— Атлет?
— Атлет не атлет, но... Атлет был защитник Олег Зайцев, очень накачанный. Мускулистый Эдик Иванов. Да и Вячеслав Иванович Старшинов в этом смысле человек серьезный!
— Неужели? Мне казалось, он сухонький.
— Что вы! Он же разносторонний. Занимался акробатикой, боксом... Очень жилистый, неуступчивый.
— Ни разу не проверили его боксерские навыки?
— Нет. Общались всегда уважительно.
«Сдал игру в знак протеста»
— Зря в «Динамо» вас держали за врага. Уже став звездой хоккея, вы могли перейти в эту команду.
— Да и в ЦСКА мог оказаться.
— Давайте по порядку.
— Меня же тренер Карпов отчислил из «Спартака»!
— Вот это настоящее безобразие.
— Это был 1968-й, наверное. Что-то игра не шла. Я сердитый, переживаю. На тренировке запулил шайбу куда-то в борт: «Когда ж это кончится?!» А начальником команды был Игумнов. У него не то что протеже, а любимчиком был Старшинов. Он Вячеслава Ивановича тренировал еще юношей в хоккее с мячом. А к себе я всегда чувствовал неприязнь Игумнова. Тренировка закончилась, едем в Серебряный Бор. Там команда жила на сборах. Вызывает меня Карпов. За столом он и Игумнов: «Принято решение тебя из команды отчислить». Я ничего не стал спрашивать — развернулся и ушел. Что, как, почему...
— Сами не объяснили?
— Нет. Просто «принято решение». Я вещи собрал, уехал со сбора. А вечером в Лужниках играет «Динамо». Думаю: мне 30 лет, надо как-то устраивать свою жизнь. Дочка только родилась. Думаю — подойду-ка я к Аркадию Ивановичу, у нас отношения всегда были хорошие...
— Чернышев, тренер «Динамо»?
— Да. Подхожу, сразу: «Аркадий Иванович, возьмете к себе в команду?» Тот поразился: «Возьму! А что случилось? «- «Меня из «Спартака» отчислили». — «Давай-давай, приходи!» Прошло два дня — «Спартак» съездил в Воскресенск, получил там 3:6. Обвинили моего друга детства Китаева, что «сдал игру в знак протеста». Еще почему-то Фоменкова к нему пристегнули. Те смеются — а меня в ЦК вызывают!
— Ого.
— Борис Гончаров, завсектором спорта из отдела пропаганды, на меня смотрит: «Борис, ты почему хочешь уйти из «Спартака»?» Я не хочу, отвечаю. Меня выгнали, отчислили. А сил полно, надо где-то играть, семью кормить. Он насторожился: «А что случилось? Что вообще в «Спартаке» происходит?» Я не мстительный человек — но рассказал: один тренер только матом изъясняется, начальник команды ему на матерном языке подпевает.
— Прекрасный разговор.
— Это к вопросу о справедливости и несправедливости. Я же правду сказал! У Александра Ивановича Игумнова мат через слово. Независимо от того, с кем разговаривает. Может, с женщинами немного сдерживался. А Карпов просто малообразованный. Только надувает грудь, надувает, а сказать ничего толкового не может.
— Ну и дела.
— Гончаров помолчал, вздохнул: «Хорошо, иди. Разберемся».
— Чем закончилось?
— Игумнова сняли с должности. Меня вернули. Я перед Чернышевым извинился: «Аркадий Иванович, получилось вот так». — «Все понимаю».
— Карпов как вас встретил?
— Карпов до конца дней извинялся передо мной за этот инцидент. Правда, не трезвый, а под этим делом. Вот смотрим хоккей в Сокольниках. Потом говорит: «Давай я тебя подвезу...» — «Я сам доберусь». — «Нет-нет, давай!» Сам под этим делом. Ну и начинает в машине: «Ты извини, черт попутал...»
— Зимин рассказывал: «Если бы вы побывали на установках Карпова, ужаснулись бы».
— Культуры поведения — почти ноль! В смысле алкоголя себя совершенно не контролировал. Но психологические подходы к коллективу у него были. Мог вовремя остановиться, промолчать.
Локтев сказал: «А ты хреновым был начальником...»
— Как вы не оказались в «Динамо», понятно. А что с ЦСКА?
— Это вообще история удивительная. Но достоверная. Знаю из первоисточника. Кулагин помогал Тарасову в ЦСКА. Это Кулагин Тарасову сказал: «А что, если нам Борьку со Славкой из «Спартака» к себе перетащить?»
— Что Тарасов?
— Задумался — и отвечает после паузы: «А с кем мы в Союзе-то играть будем?» Но все равно я мог в ЦСКА оказаться! 1971 год. Я уже работаю в Спорткомитете СССР. Мне говорят — в Москву приезжает Лу Вайро, мы его пригласили. Тарасов очень просил. Ты хоть плоховато, но английский знаешь. Поможешь им общаться. А мне-то какая разница — на работу идти или для Тарасова переводить?
— В самом деле.
— Смотрим вместе какие-то тренировки. Вдруг Тарасов произносит: «Завтра обед у меня дома!» Утром встречаемся — вдруг отпускает служебную машину, которую прикрепили к Лу Вайро. Я пытаюсь что-то сказать: «Анатолий Владимирович, как? Нельзя!» Отмахнулся: «На твоей поедем!»
— Ловко.
— Нельзя же на моей, все расписано. Визит почти государственный. «Нет, нет, нет. На твоей!» Тарасова не переспоришь. Приезжаем к нему, накрывает стол. Все сам приготовил. Какой-то татарский бешбармак, водяра стоит. Сидим втроем — Лу Вайро, Тарас и я.
— Мне б в такую компанию.
— Хорошая, теплая беседа с шуточками про хоккей, про жизнь. Уж время разъезжаться — Тарас вдруг наклоняется ко мне, полушепотом: «Слушай, у меня к тебе предложение». — «Что такое, Анатолий Владимирович?» — «Мне нужен левый крайний. Давай, возвращайся, а? Пока есть время — подготовимся. Я гарантирую тебе место на Олимпиаде».
— 1972 года?
— Ну да. Я поразился: «Анатолий Владимирович, два года не играю!» — «Ты режимистый, жилистый, лишнего веса нет, форму наберешь быстро...»
— А заманчиво.
— Говорю: «Анатолий Владимирович, не знаю. У меня работа!» — «Ну ты подумай, подумай». Я подумал. Уже дома вспомнил, как в 66-м торжественно проводили Костю Локтева. Он должен был уехать в Югославию. Потом оказалось, что наших войск в Югославии нет и служить он там не может. Сохранить погоны и пенсию можно в Венгрии, Германии, Польше. Кстати, в Польше работал Фирсов. А в Югославии — никак. Из ЦСКА ушел, за границу не уехал. Прошло какое-то время, армейцы плохо играют. Как раз в тот сезон чемпионом стал «Спартак». В декабре он возвращается. Нарушить режим Костя мог, что уж скрывать...
— Это дело известное.
— Конечно, с апреля месяцев восемь он ничего не делал. Тарасов его возвращает — где-то вышел, сыграл. Потом Тарасов его снова задвинул в запас. А в конце сезона сделал анализ, выдал — «мы из-за таких, как Локтев, чемпионат проиграли». Вот это все мне вспомнилось.
— Ясно, почему не пошли в ЦСКА.
— Думаю — зачем мне это надо, елки-палки?! Два года не играл! Нет, ни в коем случае. А мог бы стать трехкратным олимпийским чемпионом.
— Мне кто-то из хоккейных людей рассказывал, как встретил Локтева уже после отставки из тренеров ЦСКА. Картина была печальная.
— Вот его убрали из ЦСКА. У меня отношения с Костей были нормальные. Даже хорошие. Я становлюсь начальником управления хоккея. Нужен тренер в молодежную сборную. Как-то случилось, что оказалось пустое место. Вспоминаю про Локтева!
— Неужели отказался?
— Он же в 1977 году сделал ЦСКА чемпионом. Думаю: почему бы нет? Иду к Сычу: «Попробуем Костю в сборной?» — «Давай». Звоню самому Локтеву: Костя, так и так, заходи, побеседуем. Раз позвонил, два раза позвонил. «Да-да, приду, приду...» Ну сколько можно ждать? Назначили кого-то другого!
— Жаль.
— Он под этим делом, видимо, забывал о всех разговорах. Но я от всего сердца хотел ему помочь. Прошло несколько лет, я уже не начальник. Рядом с «Олимпийским» ставили коробку, проводили какие-то игры. Мне от дома пять минут ходьбы. Как-то заглянул, думаю — где бы раздеться? Мне показывают на какую-то дверь: «Здесь можно, Борис Александрович». Открываю — сидят Карпов, Локтев и кто-то третий. Костя в приличном подпитии. Ну поздоровались. Вдруг Локтев ни с того ни с сего выдает: «А ты хреновым был начальником...»
— Вот это номер.
— Я в недоумении: что это он? Кто-то Локтева одернул, а я отвечаю: «Костя, наверное, ты прав. Не таким я был начальником, чтоб тебе нравиться». Разделся и пошел на трибуну. Что с пьяным разговаривать?
«Все взяли — водку забыли»
— Тарасова искренне ненавидели многие из собственных хоккеистов. Как великий вратарь Николай Пучков, например.
— Коля — мой близкий товарищ!
— Да? Не знал.
— Я сразу вспомнил историю с водкой.
— История с водкой не должна пройти мимо читателя.
— Мы еще игроками были — как-то сошлись. Это, наверное, 1961 год. Он уже заканчивал. Как-то звонит мне спартаковский вратарь Павлушкин: «Мы с Пучковым приглашаем тебя на рыбалку». — «Да какой я рыбак?» — «Так отдохнешь за городом, с ночевкой...» — «Ну давайте». Все собрали — продукты, удочки, спиннинги, наживку. Приезжаем на место, расположились. Прошло часа полтора — «Ну что, время перекусить?» Смотрим — водку забыли!
— Пучков как-то внезапно умер.
— У него было больное сердце. Умер на улице. Николай Георгиевич весь был в хоккее! Сплю, час ночи. Как раз после очередного завала сборной России на чемпионате мира. Вдруг звонок по городскому телефону.
— В час ночи?
— Да! Нащупал трубку, слышу: «Привет, это Пучков. Срочное дело!» — «Коля, что случилось?» — «Надо все менять. Давай так — ты менеджер команды, мы с Тихоновым тренеры...»
— Трезвый был?
— Абсолютно. Он малопьющий был, Коля. А в последнее время вообще не пил. Все мечтал о сыне, а у него дочери. Когда вторая дочь родилась, с женой месяц не разговаривал. Рита уже говорит: «Борь, ну как ему объяснить — при чем здесь я?»
— Человек был фанатичный. Держал себя изумительно.
— Еще как! Очень грамотный, толковый. Не знаю, на каком уровне знал английский язык, но когда приехал работать в Швецию, там стал учить шведский. Ярчайшая фигура.
— Как и Тарасов. С ним отношения у вас складывались?
— Я как к специалисту к Анатолию Владимировичу отношусь с большим уважением, но некоторые его действия вызывали... Не то что отвращение. Недоумение!
— Например?
— Я на себе это чувствовал. Он меня не очень любил, честно говоря. Его фаворит был Вячеслав Иванович Старшинов. Тарасов в какой-то момент придумал ставить отметки. Я у него из троек не вылезал.
— Вы? Капитан сборной СССР?
— Да! В лучшем случае получал три с плюсом.
— А Старшинов?
— Вот! Всегда — то четыре, то четыре с плюсом. Я как-то подошел к Чернышеву: «Аркадий Иванович, что такое? Как ни сыграй — одно и то же. Вы меня поймите, я ответственный человек. Неужели в хоккее все делаю на тройку?»
— Что ответил?
— «А, не обращай внимания...» Тарасова ведь в сборную назначили, не спросив Чернышева. В 1961 году Чернышев повез сборную в Швейцарию — и помощниками у него были Кострюков и Виноградов. Помнишь?
— Не сразу, но вспоминаю.
— Александр Николаевич Виноградов — знаменитый защитник сборной СССР, чемпион мира 1954 года. Тесть Веньки Александрова. Уцелел при крушении самолета ВВС, не полетел с командой. Вот он помогал Чернышеву. А в 1962 году неожиданно назначают в сборную Тарасова, пристегнули к Чернышеву!
— Тот не противился?
— Аркадий Иванович не хотел!
— Вот как?
— Они не в контакте были. Вот вам пример: 1962 год, сборная едет в турне по Северной Америке. Аркадий Иванович буквально накануне вылета слег в больницу с аппендицитом. Через неделю нас где-то догоняет. Перелетаем из одного города в другой, сидим в аэропорту. В Америке такие длинные коридоры — замучаешься идти. Вы бывали?
— Случалось.
— Стою в сторонке, вдруг подходит Аркадий Иванович: «Бося, пойдем прогуляемся». Он меня Бося звал. Ну пошли, Аркадий Иванович. На ходу произносит: «Ну скажи, что этот *** здесь творит?» Вот! У меня столько сведений — может, ни у кого нет столько...
— Нина Григорьевна Тарасова говорила, что ее муж Чернышева особенно серьезно не воспринимал, называл «художник».
— Может быть. А когда отработали 10 лет, там уже душа в душу. Встречались, беседовали...
— Я слышал историю — каждый год после чемпионата мира Чернышев с Тарасовым выкручивали руки начальству: «Мы устали, мы уходим». Их уговаривали остаться, создавали все условия. Но однажды вдруг все подписали.
— Нет. Не думаю.
— Рад слышать.
— Раз уж вы эту тему затронули, могу все рассказать. Много слухов ходит по поводу того, почему Чернышев с Тарасовым ушли из сборной в 1972 году. Вот вам абсолютно достоверная история. Все это произошло не после Олимпийских игр, а до них!
— Это совсем новый поворот. В книжках писалось другое.
— Они заявили о том, что уходят. А то я слышу басни, будто их заставляли сыграть вничью с чехами, они не послушались — за это и пострадали.
— Чушь?
— Херня полная!
— А рассказывают известные люди.
— Могу рассказать, как все было. Сборная отправляется на Олимпийские игры — и туда же оформляются как два наблюдателя я и Всеволод Бобров. Я тогда работал в Спорткомитете СССР и тренировал вторую сборную. За некоторое время до отъезда меня вызывает Сыч, который курировал все зимние виды спорта: «Борис, извини, так сложились обстоятельства — ты не летишь. Оформи вместо себя Пучкова». Ну не лечу — значит, не лечу. Все сделал — они улетели.
— Не стали выяснять, почему?
— Сыч не сказал. Олимпиада заканчивается — Бобров и Пучков принимают сборную. Понимаете, к чему веду?
— Тут и дурак поймет.
— Руководство Спорткомитета СССР уже знало, что Тарасов и Чернышев уходят, а вместо них будут Бобров с Пучковым. Ну какие чехи, какая сдача?
— Как думаете, Тарасов и Чернышев сами написали заявление? Или их убрали?
— Вот этого не знаю. Скорее всего, никаких заявлений не подавали. Просто была договоренность — «мы отрабатываем и уходим».
«Дед, ты куда собрался? Продай билет!»
— Сейчас люди начинают тренировать в 55. Тарасов в 55 закончил. У вас есть ответ на вопрос — как мог быть не востребован всю оставшуюся жизнь?
— Времена были другие. Елки-палки! Ну совсем другие! Рассказать вам историю?
— Я здесь для этого, Борис Александрович.
— Мне 30 лет. Вызывает начальство: «Мы Карпова убираем, видим тебя в роли главного тренера. Перспективы у тебя хорошие». И ключевая фраза: «Ты же уже с ярмарки едешь...»
— В 30 лет?
— В 30! Скорость у меня сохранилась полностью. Техника и видение площадки — само собой разумеется. Но в те времена открываешь спортивную газету, а там: о, ему 30, ветеран, на пенсию пора. А 55 был как раз тот порог для тренеров, когда время заканчивать.
— Поверить не могу.
— Тьфу! Еще история — у меня отец ушел на пенсию. Мы с братом говорили: «Пап, ну сходи на хоккей, вот билеты...» Выбирался он редко-редко. Раз-другой в год. Он не по этим делам был. Но как-то пошел. Было ему 63. С Женькой возвращаемся после игры, отец сердитый: «Все, больше на хоккей не пойду!» — «Что случилось?» — «Иду, никому не мешаю. Вдруг подходит молодой парень: «Дед, ты куда собрался? Продай билет!»
— Ну и дела.
— Вот мне 87. Иногда езжу в метро — хоть бы кто сказал «дед»!
— Это потому, что вы бодряк, Борис Александрович.
— Может, я хорошо сохранился. А в те годы 63 — это уже все, ***. Спортсмену в 30 надо было задуматься: что дальше?
«Меня охранял Тузик»
— Когда все поумирали — кто сегодня ваш лучший друг в хоккее?
— Тузик Игорь Николаевич!
— Как у него дела?
— Более-менее. Тоже попал в больницу, сердечная недостаточность объявилась. Стенты поставили. Я Тузика консультировал, что надо делать.
— Игорь Николаевич такой живчик.
— Да он вообще из самолета не вылезал. Его Федерация хоккея эксплуатировала по полной программе. То он в Сочи, то в Новосибирске, то в Челябинске. Я говорил: «Нельзя так, поменяй образ жизни! Тебе сколько лет-то? Куда лезешь?»
— Лет немало.
— На пять меньше, чем мне. Надо в аэропорт доехать, оформиться, ждать, багаж на себе тянуть, еще и задержки... К чему это в 80 лет? Но сейчас пообещал остепениться. Игорь Николаевич когда-то меня охранял!
— То есть?
— Он играл за киевское «Динамо». Были два хоккеиста, которые ни на шаг от меня не отходили — Тузик в Киеве и Каменев в «Локомотиве». Им тренер давал задание: не дать играть Майорову. Меня Тузик так достал, что я поворачиваюсь: «Елки-палки, ты что за мной ездишь-то? Давай поиграем!» А потом судьба нас свела снова — много лет работали во второй сборной. Он был у меня помощником. Очень было творческое взаимодействие.
— Игорь Николаевич хороший дядька.
— Абсолютно положительный! Вы знаете, через что он прошел? У жены были проблемы с почками — чуть ли не каждый день возил ее в Боткинскую: уколы, гемодиализ... Все свободное время он посвящал жене. Несколько лет назад умерла.
«Погиб весь экипаж»
— Что-то мы все про покойников да про покойников. Давайте о чем-то повеселее.
— Давайте!
— Последний фильм, от которого не могли оторваться?
— Я очень люблю наши фильмы, которые показывают на Новый год. Жене говорю: а где теперешнее искусство — если нас кормят фильмами, которые вышли 40 лет назад? Сделайте что-нибудь! А то вспоминаю, как в 1956 году пробивался в кинотеатр, стоял в очереди за билетами, чтоб посмотреть «Карнавальную ночь». Так до сих пор ее и смотрю.
— Вы с Гурченко вполне могли пересечься. Вас ведь тоже таскали по «Голубым огонькам»?
— Нет, с Гурченко не познакомились. Самое любопытное знакомство — трагичное.
— Это что же такое?
— С космонавтом Волковым. Они даже на хоккей ходили втроем — Волков, Пацаев и кто-то третий.
— Добровольский?
— Да, Добровольский. Летом приезжаю с семьей купаться, загорать на Пяловское водохранилище. Взяли перекусить. Там запретная зона, никого нет. Вдруг вижу — Волков с кем-то! Так замечательно пообщались. Проходит недели две-три, открываю газету — а там три портрета в черных рамках... Погиб весь экипаж!
«Лоб в лоб с «Жигулями». Из двух машин вышел только я»
— Говорите, вам предлагали покреститься. Сразу вспоминаю, у меня был случай — проснулся вдруг в половине пятого утра, пошел на кухню. Стою у темного окна. Вдруг срывается люстра и падает на то самое место, где я лежал пару минут назад. В вашей жизни случаи явного проявления Бога были?
— У меня три таких случая. Когда спасло чудо.
— Ух.
— Первая история страшная! 89-й. Я работал в управлении футбола и хоккея. Возвращался из Воронежа, там был предсезонный турнир. Что-то мне в голову взбрело — сказал жене: «Давай на машине туда поедем, какие-то 500 километров...» Взял ее с собой.
— «Волга» у вас была, наверное?
— Да, «Волга» 24-10. Причем на газу. Проехали Елец, помню. Отоварились на развале, взяли картошки, еще чего-то. Это август. Еду, скорость километров 90. Навстречу два грузовика. Из-под них выскакивает «Жигуленок».
— Мне уже не по себе.
— Я только успеваю посмотреть, какая обочина. Выворачиваю на нее — и эти «Жигули» туда же!
— Ох. Столкнулись?
— Лоб в лоб. У него скорость за 100, у меня чуть меньше.
— Как же вы живы остались?
— Я и супруга были пристегнуты. В «Жигулях» пассажир погиб сразу. Водитель здорово пострадал. Не знаю, что именно было. Я ударился грудью о баранку, потом синяк был. Нос тоже разбил. Супругу здорово швырнуло вперед — и ремнями сломало два ребра.
— Два ребра — это еще ничего.
— Но ребро проткнуло легкое. В одном месте ей оторвало желудок. Из двух машин я один вышел на своих ногах. Скорая быстро приехала. Слышу, какой-то мудак говорит: «Раз он на обочину уходит — ты и ехал бы прямо!» Уйди отсюда, говорю. Как сообразишь-то за секунду?
— Да о чем говорить.
— Ее тут же в больницу, на операцию, какого-то хирурга вызвали...
— В Воронеж?
— Нет, в Елец. От Ельца отъехали-то километра на три. «Волга» моя вдребезги. Хорошо, не взорвался газ, елки-палки!
— Неужели в Ельце хорошо прооперировали?
— Врачи мне сразу сказали — везите ее в Москву, здесь лекарств никаких нет. Это 89-й! Два парня, гаишники, молодцы, помогли мне с машиной. Договорились в колхозе, подогнали грузовик. Загрузили «Волгу» в кузов — так повезли. Выкупил у меня ее потом человек, чтоб продать в Узбекистан. Видимо, можно было восстановить.
— В Москве жену выходили?
— Добыл лекарства. Мне была по должности положена хорошая больница. Не «кремлевка», но тоже ничего. Довезли на поезде — скорая прямо на перрон выехала. Лежала месяца полтора, врачи не могли понять — что такое? Жидкость скапливается! А выяснилось, ей сломанное ребро пробило легкое...
— Виновник потом появился?
— Нет. Он в больнице лежал.
— Трезвый был?
— Поддатый! Там рядом с городом станция техобслуживания, они накатили и поехали в Елец за водкой. Добавлять.
«Понял — я тону...»
— Я еще не отошел от первой истории — а уже готов услышать вторую.
— Вторая тоже тяжелая. Ох, рассказывать ли?
— Даже не сомневайтесь, Борис Александрович.
— Конец сентября, я выехал на рыбалку. В лодке был один. Мой приятель, тоже рыбак, на своей лодке стоял метрах в семидесяти от меня. На всем водоеме только два человека — он да я.
— Мне уже не по себе.
— А лодка была не моя — такая вертлявая... Ну рыбачил и рыбачил. Забрасываю спиннинг через плечо. Раз, зацепил окуня. Дай-ка, думаю, повернусь, чтобы удобнее было бросать. Чуть приподнялся, сделал шаг в лодке — и даже не понял, как очутился в воде. Говорю — вертлявая лодка-то!
— Вода градусов шесть?
— Может, 10-12. Я тону. Не знаю, как успел уцепиться за борт лодки. На мне резиновые сапоги, теплая куртка. Я пытаюсь в лодку подтянуться — а она настолько вертлявая, легкая, что другим бортом поднимается вверх. У меня ничего не выходит. Я перебрался к корме. Цепляюсь за нее, пытаюсь подтянуться там. Тоже не выходит — ноги уходят под лодку!
— Это какая-то чудовищная история.
— А это нормальное явление, что ноги уходят под лодку...
— Я не об этом, Борис Александрович.
— Что делать? Закричал: «Миша, помоги!» Он услышал — сразу рванул на помощь. У него лодка алюминиевая, устойчивая. Говорит: «Давай, забирайся ко мне!» А я не могу.
— Почему?
— На корме та же история — ноги уходят под лодку. Сил почти не осталось, подтянуться не могу. А надо вытянуть себя повыше. Как-то сообразил, говорю ему — вези меня к берегу.
— Далеко было?
— Метров двести. Вот так держался за край до самого берега. Не будь его рядом — я бы сам не выбрался.
— Это все на том же водохранилище, где обычно рыбачите? Рядом с дачей?
— Ну да. Сто процентов — я бы погиб! Сапоги сразу наполнились водой. В таких случаях надо обувь сбрасывать первым делом. Плавать-то я плаваю, но хорошим пловцом меня не назвать. Одежду надо было сразу сбрасывать, расстегивать молнию. Этот Миша съездил, отбуксировал мою лодку. Слили из нее воду. Стоянка недалеко. Говорю: «Теперь, Миша, надо, чтоб машина завелась...» Надежды никакой — брелок-то в кармане был, набрал воды.
— Ну и как?
— Вот это поразительно — телефон просох и заработал. Достаю ключ. Подхожу к машине. Бум — открылась!
— Когда Довлатов, заснув, замерз в луже на улице Рубинштейна, его приятель Евгений Рейн прокомментировал: «Он даже не простудился!»
— Вот и я даже не простудился.
«На даче пережил клиническую смерть»
— Какая же третья история?
— Ровно 15 лет назад я пережил клиническую смерть.
— Что случилось?
— На даче в Челюскинской плохо себя почувствовал. Вызвали скорую. Врач начал со мной возиться, что-то мерить — и тут я отключился. Хорошо, дочь была дома. Очнулся на полу, хотя точно помню — лежал на диване. Мне делают искусственное дыхание. Как-то запустили сердце!
— Сразу в больницу?
— Тут же вызвали реанимацию. Увезли в Мытищи, в городскую клиническую больницу. Пролежал там дня два-три. Потом лечащий врач дочери говорит: «Вы его заберите отсюда, у нас же вообще ничего нет...»
— Оттуда живым мало кто возвращается, я в Мытищах живу, знаю.
— «Заберите его отсюда»! Это был 2010 год...
— Испугались сильно?
— Я даже сообразить не успел. А чего пугаться-то? Удивиться — удивился: что это я на полу-то? Так что три раза ангел-хранитель вмешался.
Советскую мелочь — в лондонский автомат
— Вы сами занимали колоссальную должность. Первый человек в советском хоккее. Беды с игроками на таможне при вас случались?
— Ни разу!
— Тренер молодежных сборных Ерфилов рассказывал: «Как только выезжаем за границу — вся наша молодежь кидается чистить лавки. Кого только не ловили».
— Это да. Было. Вспоминаю, я только приехал из Финляндии. 1976 год. Вернулся на прежнюю работу в Спорткомитет СССР. Юношеская сборная отправлялась в Швецию и Финляндию. Тренер заболел — мне пришлось ехать вместо него. Оформился как руководитель делегации. В Лахти с доктором пошли по магазинам. Я-то только-только вернулся из Финляндии, мне ничего не надо было. Так, из любопытства. Заглядываем в какой-то маленький. Продавец сразу: «Вы русские? Из этой делегации?» — «Да». — «Ну что же это творится? Мне охрану надо нанимать?!»
— Обнесли?
— Ну конечно. Описывает ребят — мы сразу вычислили, кто. Один потом играл в сборной у Тихонова — Герасимов. То ли Леня, то ли другой, этого не помню.
— Как наказали?
— Нам предстояла поездка в Канаду — я его сразу отцепил. Но там уже другие себя показали.
— Кто?
— В Монреале центр красивый — а метров на двести отойти, и все другое. Не трущобы, просто канадский стиль. Небольшие домики. Там полно магазинов. Каждый как барахолка. Захожу в один — торгует поляк, говорит по-русски: «Ваша группа, человек пять, сюда завалились, украли у меня это, это...»
— Кто особенно ярко себя проявил?
— Два вратаря. Но это на турнире в Швеции. Оба потом стали очень известными, фамилии называть не буду. Можете вычислить сами.
— Что стащили?
— Там другое было. Играем на турнире, приходят полицейские: «Заберите ваших двоих из участка». Прихожу — два вратаря! В автомат наши металлические деньги опускали!
— Это королевская история. Рубль с Лениным?
— Не знаю. Но что-то вылавливали оттуда. Но у этого трюка давняя история. Еще с 60-х.
— Тогда-то что было?
— 1960 год. Летим со второй сборной СССР по маршруту Москва — Вильнюс — Лондон — Монреаль. В Лондоне ночевка. Привозят нас в гостиницу. Январь, холодина в номере невозможная! Мы живем со Старшином, два добропорядочных игрока. Вдруг стук в дверь. На пороге Эдик Иванов: «Как дела?» — «Холод невозможный!» — «Так что вы здесь сидите? Мелочь есть?» Мы понять ничего не можем.
— Я тоже пока не понимаю.
— Говорит: «Давайте сюда!» Наскребли по карманам. Все забрал, идем за ним вниз. А там стоит газовый автомат. Напихал в него советских монет — пошел обогрев!
Юрзинов
— Вы были большим начальником. Самый болезненный для вас случай, когда увольняли человека?
— Да увольнял, конечно... Но не убрал ни одного тренера сборной. А кого там увольнять — Тихонова? Юрзинова? Скажи я, что Юрзинова увольняю, он бы тут же побежал наверх. Жаловаться на меня, что Майоров такой-сякой, нехороший, в хоккее ничего не понимает, не те решения принимает.
— Вы же как тренеры соперничали с Юрзиновым в Финляндии?
— Конечно!
— Ну и каким был результат?
— Когда как. Больше в его пользу. По одной простой причине — он принял команду ТПС, которая только до этого была подряд чемпионом несколько лет. Там база была — будь здоров!
— А у вас что за команда?
— Я взял «Йокерит». Команда на последнем месте в лиге — с отрывом в пять очков от 11 места. 12-е вылетало. Вот и вся разница.
— Как выступили?
— Через год, в 1992-м, сделал «Йокерит» чемпионом. Это надо было умудриться. Но выигрывал чаще он. Особенно после того, как мы стали чемпионами и от меня уехал Селянне в «Виннипег». Такого человека заменить невозможно. А в ТПС не продавали, а покупали. Там была хорошая команда, не сравнить с моей.
— С Юрзиновым у вас отношения не всегда складывалось?
— С Юрзиновым у меня плохих отношений нет. Но и хороших, искренних тоже нет.
— Почему?
— Вот мы его сделали великим. Он сам-то что выиграл? Два чемпионата страны, когда из ЦСКА все уехали в НХЛ. Это 1992 и 1993 годы. А у него подобралась команда: Жамнов, Козлов... То «Динамо» буквально скупало игроков по всему Советскому Союзу! Даже ЦСКА в нормальном состоянии с ними было бы тяжело бороться! Два или три раза выиграл чемпионство с ТПС. Но там принял готовую команду. Потом переехал в Швейцарию — что там выиграл?
— Что?
— Ничего не выиграл!
— Это в «Цюрихе»?
— Совершенно верно, в «Цюрихе». Пятое и шестое место. У Тихонова был всю жизнь вторым. Все решения принимает первый. Тихонову он не мешал и мешать не мог.
«Это я вытащил Тихонова»
— Виктор Васильевич — персонаж значительный.
— Тихонова ближе, чем я, мало кто знает.
— Вот как?
— Я вытащил его на эту орбиту!
— Тогда рассказывайте.
— Какой же это год? Наверное, 1971-й. Я в «Спартаке» старший тренер — и меня убирают. Меняют на Баулина, который работал в Спорткомитете СССР. Это совершенно удивительная история. Звонок: «Вас завтра в 9 утра ждет Балашов, председатель городского совета «Спартака». Я никакого подвоха не ждал. Приехали с женой, у нас с утра еще были хозяйственные дела. Его нет!
— Неплохое начало.
— Секретарша говорит: «Звонил — будет через час». Думаю: что делать? Давай-ка мы с тобой, Галина Евгеньевна, съездим на Центральный рынок. До Цветного бульвара от Красносельской недалеко. Там случайно встречаю Андрея Старовойтова.
— Как Тарасов его звал — «Рыбий глаз».
— Он был начальником отдела хоккея в управлении спортивных игр. «Борис Александрович, как дела?» — «Все ничего». — «Ну звони, если что...» Я думаю: что мне звонить-то? Ладно, возвращаюсь в «Спартак». Мне председатель говорит: группа игроков была в МК партии, очень на вас жаловались. Сотрудничество больше невозможно. Я вышел от него, думаю: да кто бы из наших физкультурников отправился в МК партии?
— Никто?
— Конечно, никто! Этот разговор даже минуты не занял. Я говорю: «Михаил Михайлович, вам когда написать — сейчас или потом?» — «Сейчас!» Хорошо. Выхожу в предбанник, секретарша сидит. Шепнула: «Боря, не пиши заявление». — «Как?» — «Ты же в отпуске? Вот и не пиши. Вернешься — и напишешь...»
— Председатель не обрадовался?
— Скрипнул зубами — но закон есть закон. Никуда не денешься. У меня путевки на руках. Жена говорит: «Отдохнем — потом будешь искать работу». Тут вспоминаю разговор со Старовойтовым на рынке. О!
— Не просто так вам судьба послала этот рынок.
— Точно. Тут же ему набираю, все рассказываю. «Заходите утром, побеседуем». Назавтра являюсь — и слышу: «Отправляйтесь отдыхать спокойно. Вернетесь — вот здесь ваше место, в Спорткомитете...» Так я стал чиновником.
— Так что с Тихоновым?
— Да! Я прихожу работать в Спорткомитет — и параллельно начинаю работать с юношеской сборной. Эпштейн был старший, я у него помощник. Еще вел всю техническую работу: оформление виз, билеты и так далее. Ну и тренерская работа тоже. Год отработали — меня назначают помощником уже во вторую сборную, там работал Коля Пучков. Мой хороший товарищ. Еще год проходит — Пучков решил остаться в клубе, я становлюсь главным. Ищу ассистента.
— Кажется, я начинаю понимать, кого вытащили из глубокой провинции.
— Думаю — кого взять? С Тихоновым мы несколько раз пересекались, беседовали о хоккее. Я чувствовал — у нас многое с ним совпадает. Он тогда работал в Риге. А что такое Рига? Вторая группа, класс Б!
— Никто и не мыслил о нем как большом тренере?
— Вот мне и приходит мысль полугосударственная, полуличная — пригласить Тихонова помощником во вторую сборную. Иду к начальству: «Вот такая идея. Надо дать почувствовать тем, кто работает в классе Б, что дорога наверх открыта. Работай — и пожалуйста. Тихонова-то заметили...» Вот какая была идея!
— Это вы ловко.
— Начальство соглашается — и я звоню Тихонову. С 1972 по 1974 год мы с ним работали во второй сборной. Я старший, он помощник. Жили в одном номере.
— Какой привычкой особенно удивлял?
— Вот этот его педантизм, желание все записывать, запоминать... Во всем это проявлялось!
— В чем, например?
— В магазине надо что-то купить — он все перекопает, прежде чем выбрать. Причем ни с кем не советуется. Какие-то у него свои извилины работают, выбирает по личным соображениям. Знание хоккея у него было, свой подход. Но поскольку это вторая сборная, там особенно экспериментировать негде. Собрал команду, две тренировки, багаж в руки и полетел.
— Ваш спартаковский тренер Николай Карпов говорил про Тихонова: «У него была только одна прекрасная черта — замечательно резал закуску».
— Смешно. Виктор Васильевич не выпивал. Так, красненькое винцо пригубит... Чтоб заставить рюмку водки выпить — я такого что-то не помню. Три года он был у меня помощником — чтоб хоть раз игра закончилась и ему можно было сказать: «Вить, давай по рюмочке — и пойдем ужинать?» — да никогда! Ни разу не выпили!
— Объективно — Виктор Васильевич был сильным тренером?
— В принципе — да.
— Многие его же хоккеисты говорили — «Бухгалтер».
— Нет, нет. У него подход к работе был, конечно, своеобразный. Тихонов сам себя сделал. Он ни на кого не ориентировался. Больше могу сказать: Тарасов для него — «это говно», еще кто-то — то же самое. Про себя он особенно не распространялся. Но сделал сам себя!
— Качества феноменальные. Кремень мужик.
— За счет работоспособности, за счет того, что спал урывками... Мог ночью проснуться — и заниматься хоккеем.
— Глядя на раннего Тихонова, могли поверить, что через несколько лет станет тренером номер один в стране?
— Нет, нет... Два с половиной года мы с ним отработали. Летом 74-го я уехал работать в Финляндию. Контракт мне устроил тот же Андрей Старовойтов.
— В Хельсинки работали?
— Да, в «Йокерите». А Тихонова назначили старшим тренером второй сборной. К тому времени он вывел Ригу в класс А.
— Хоть через одну ссору с ним прошли?
— Нет. Не было случаев, чтоб мы жестко спорили. Да и о чем? Я — старший тренер, он помощник. Вторая сборная в те годы выигрывала все. Едешь в Канаду, восемь матчей с Дэйвом Кингом. Одну или полторы проиграешь. Ну ничего страшного. Не было повода ссориться.
«Давайте еще станцию метро переименуем в Овечкино»
— Люди, которые Тихонова попрекали гибелью Харламова, — правы?
— Не думаю. Если разобраться — вина косвенная.
— Мне Тихонов незадолго до кончины говорил: «Харламов вообще не был готов к тому Кубку Канады. Я же себе не враг, чтобы оставлять дома его здорового».
— Для меня это абсолютно железный аргумент. Я поверить не могу в другое!
— Вы тогда могли вмешаться? Были же при власти?
— Да, я был начальником управления хоккея. Но не стал вмешиваться в тренерские дела. Тихонов каждый день держит в руках 25 человек. Оценивает все. Что я буду лезть? Хотя многие говорили: «Ну как же так, Харламов только-только получил приз лучшего нападающего на Кубке чемпионов в Италии...»
— Была еще одна история. Рассказал мне Балдерис — Тихонов дал ему пощечину. Потом эту историю подтвердил Валерий Гущин. Вы видели Тихонова хоть раз в настоящей злости?
— Если покопаться — может, и было... Тихонов был очень непростой человек! Все это проявилось, когда получил огромную власть. Стал тренером сборной. Пошли постоянные победы. Тихонов на пьедестале. Вот как сейчас Овечкин. Я от Овечкина вообще охреневаю!
— В хорошем смысле?
— Когда забил этот гол — Рабинер пять дней писал только о нем. Остановиться не мог. Я Рабинера уважаю, он интересно пишет. Футбольные статьи его с удовольствием читаю. Но вот сегодня спустился к почтовому ящику, достал «Спорт-Экспресс». Где он у меня?
— Под спартаковской энциклопедией.
— Да, вон лежит! Опять кто-то рассказывает про Овечкина. Ну сколько можно, елки-палки?! Сколько?! Давайте еще станцию метро переименуем в «Овечкино».
— Вы когда-то сказали про звездного уже Овечкина — «неплохой физкультурник». Я-то помню.
— У меня свои взгляды на хоккей. Я предпочитаю Малкина, а не Овечкина.
— Они ведь шли вровень, «Вашингтон» мог взять в свое время Малкина. Неужели вы выбрали бы Малкина?
— Конечно, Малкина!
— Почему?
— Потому что это мой игрок. Хоккеист с хорошим катанием, великолепным видением поля, фантастической игрой на партнеров. Достаточно результативный и дисциплинированный. Что еще надо? Малкин как хоккеист интереснее! Вы знаете, как Саша Мальцев отзывается об Овечкине?
— Очень любопытно.
— Сейчас, может, изменил мнение. А может, нет. «Дуборез»! Это не я, это Саша Мальцев.
— На фоне великих хоккеистов вашей поры Овечкин не слишком котировался бы?
— Нет, он бы котировался, конечно. Но в определенном плане. Допустим, Виктор Прохорович Якушев. Это же великий центральный нападающий. Харламов — великий крайний нападающий. Венька Александров? Великий! А Овечкина жизнь вынесла на эти позиции, он здесь ни при чем. У каждого свои вкусы.
— Получается, по меркам советского хоккея Овечкин — это уровень Ионова?
— Нет, нет. Овечкин выше, конечно.
«Муж говорил: Саша перебьет рекорд Гретцки. А Сашу никто не перебьет». Интервью с Татьяной Овечкиной
— Когда-то знаменитый вратарь, олимпийский чемпион Борис Разинский говорил про Акинфеева: «В наше время играл бы, конечно. Где-то в классе Б».
— Овечкин имел бы свое место в нашем хоккее, это безусловно. Но в НХЛ все заточено на звезд, на то, чтоб кого-то сделать идолом. Сразу реклама, популярность. Там могут наигрываться специальные комбинации на кого-то. Хотя не все же 895 шайб Овечкин забросил со своей точки, были и еще откуда-то!
— Это уж как пить дать. Помню, Романцев говорил про 25-летнего Сычева: «18-летний Дима был интереснее нынешнего». Вам не кажется, что только приехавший в Америку Овечкин был интереснее сегодняшнего?
— Честно — мне не с чем сравнивать. Я НХЛ не смотрю.
— Матерь Божия. Почему?
— Одно время приходилось смотреть, когда работал комментатором. Хочешь не хочешь, а «Вашингтон» тебе попадается. Но это когда было? Я 10 лет не работаю на телевидении!
— Ушли — и сразу бросили смотреть НХЛ?
— У меня даже нет канала энхаэловского. Вот читаю прессу иногда. Просто возмущен, что столько места уделяется американскому хоккею. Вы сегодняшнюю газету видели?
— Даже писал в нее.
— У Овечкина оказался характер, чтоб себя проявить. Молодец. Конечно, это событие — Овечкин! Но, повторяю, я всегда выбирал Малкина.
«Я поражаюсь, как Ротенберг терпел»
— Если уж вспомнили Овечкина — нельзя пройти мимо Ротенберга. Вы знакомы?
— Конечно!
— Стоит ему оставаться тренером?
— Это Ротенбергу решать. Я просто поражаюсь, как он терпел такое давление. Немыслимо! Откройте интернет — ни одного положительного отзыва. Только отрицательное мнение о работе. Я бы, честно говоря, не выдержал. Да и тренерами так, с ходу, не становятся. Посмотрите на Разина — начал с детских команд, поднялся на молодежный уровень, потом поработал во второй лиге с Ижевском, добрался до «Северстали»... Есть второй путь — самому быть хоккеистом, поработать с разными тренерами. Все проанализировать, чтоб потом всплывало: ага, такая же ситуация была у Тихонова, а такая у Кулагина... Третьего пути я просто представить не могу. Ни по одному из этих Ротенберг не прошел. Поэтому у него много ошибок — в первую очередь, в плане комплектования коллектива. Так команда не строится, как строил ее Питер. Чемпионат проиграли — давай полкоманды поменяем! Заново будем строить!
— Это очевидно.
— Там процесс постепенный, занимает не год и не два. Точечно надо: так, Кружков и Голышак не годятся. Их надо освободить, вместо них взять Шевченко и еще кого-нибудь.
«Тихонов устроил скандал из-за автобуса»
— Мы ушли в такие интересные темы, что совершенно забыли про Виктора Васильевича Тихонова. Вот оказался он на пьедестале. Какие черты в нем открылись?
— Открылось прежде всего вот это — что прежде внешне не очень проявлялось... Царствование!
— Пример?
— Было несколько случаев, когда Виктор Васильевич ни на чем устраивал скандал. Вот история: сборная СССР живет в Новогорске. А тренировались во дворце ЦСКА. В Новогорске тогда еще катка не было. Отправляются с утра на тренировку, по пути ломается автобус.
— Бывает.
— Ну скандал, не скандал... Как они выходили из этой ситуации, я не знаю. Я в субботу выписался из больницы, месяц пролежал. В воскресенье с утра сижу дома, раздается звонок. Сыч: «Борис Александрович, в 9 утра нас ждет Павлов. Буду я, ты и Тихонов». Ну хорошо. Я в 9 утра в приемной, появляется Тихонов. Кипит: «Какое безобразие! Сейчас буду жаловаться, скажу там!» — и кивает на дверь министра.
— Что вы?
— Пытаюсь успокоить: «Не надо об этой ерунде говорить. Я с Месумяном договорюсь, все уладим. Что ты?»
— Месумян — это?..
— Был такой начальник хозяйственного управления спорткомитета СССР. Тихонов промолчал, ничего не сказал. Заходим к Павлову, какие-то вопросы, то-се. Тихонов начинает говорить про этот автобус! Павлов смотрит на меня: «Что ж не решили?»
— Что ответили?
— «Сергей Павлович, я не мог этот вопрос решить, узнал о нем только в вашей приемной. Вы же знаете, я лежал в больнице...» — «Да-да, я знаю». Ну и чем дело закончилось?
— Надо думать, починили автобус?
— Ехал автобус с хоккеистами — а за ним другой, пустой. Страховал. Вы можете себе представить?
— Безумие какое-то.
— Да, безумие! Просто безумие! Когда я был начальником управления, а Тихонов тренером сборной, мы уже мало общались. Виктор Васильевич считал, что я помогаю «Спартаку», чуть ли не враг ему лично.
— Как вы это поняли?
— Матч в Лужниках. «Спартак» с тренером Кулагиным то ли выиграл, то ли вничью сыграл с ЦСКА. После игры захожу в предбанник, там полно народу. Тихонов стоит с каким-то генералом. Не он сам, а этот генерал ко мне поворачивается и говорит: «Ну что, довольны?» Вот как это?
«Лейк-Плэсид проиграл только Тихонов»
— Вы хоккей чувствуете как никто. Тихонову советы давали?
— Если я что-то говорил, советовал — ответа не следовало. Тихонов это принимал и, очевидно, потом обдумывал. Чтоб сразу ответить — «Это не так, а лучше попробовать вот это» — ни разу не было! Молча закрывал тему, оставлял за собой последнее слово. А с некоторых пор я вообще перестал влезать в эти дела. Думаю: к чему мне? В конце концов, я администратор. Команда устроена. Если есть бытовые проблемы — давайте будем решать.
— Это после какого-то случая вы решили?
— Да. Один раз Тихонов сам спросил: «Как?» Я ответил: «У нас команда не совсем в порядке, Виктор Васильевич».
— Что-то по составу?
— По игре. Это было в Лейк-Плэсиде, где мы обосрались по полной программе. Тихонов услышал, вскипел: «Как ты можешь такое говорить? Специалист, ***!» Я отвечаю — ты сам не видишь, что ли?
— Все было настолько печально?
— Ладно, мы проиграли этим американцам. Так перед этим еле уползли от финнов!
— Вообще не помню.
— Нас спас Володя Крутов, забросил две шайбы в последние пять минут. Как-то выиграли. У финнов, елки-палки! Вот после этого матча Тихонов меня спросил.
— Почему все было так скверно?
— Тихонова сгубила вот эта его педантичность. Выглядело карикатурно! «Так, мы в сентябре пять километров не добежали. Сейчас ноябрь, давайте эти пять километров пробежим». Вот он такой во всем — бумажки, записочки, блокнотики...
— В Лейк-Плэсиде бегали за прошедшие месяцы?
— Вот смотрите. Мы жили в олимпийской деревне. Какие там условия были — это отдельный вопрос.
— Жили в какой-то тюрьме?
— Да. Но все олимпийцы были в одинаковых условиях! Только для фигуристов спорткомитет снимал особняк. От этой тюрьмы 40 минут езды на автобусе до катка. Как правило, играли мы в 5 вечера. Раскатка в половине десятого. Что делал Тихонов? Поднимал команду в 7 утра!
— Зачем?
— «Завтракать идите». Народ не привык так рано вставать! Только после завтрака припали головой к подушке — слышат: «Поехали на тренировку!» Вздыхают — едут. Оттренировались, пообедали. Только к подушке — опять: «Вставайте, собрание, установка на игру!» Опять оторвали от подушки. 40 минут едем на игру. Вот так — каждый день.
— Свихнешься.
— О чем и речь. Народ просто устал от этого режима. Да и устал вообще. Какой смысл устраивать раскатку, если у тебя игра в пять вечера? Я сам был тренером — никогда этого не делал. Ребята могли выспаться, спокойно позавтракать, отдохнуть, провести собрание. Тихонов режимом просто *** команду. А когда я ему сказал, что двигаемся плохо — он мне скандал устроил!
— Больше не говорили?
— Никогда. На этом закончил. Сыч меня на той Олимпиаде спрашивал — я ему все повторил, что сказал Тихонову. «А ты говорил с ним?» — «Пытался. Но он меня уже года три не слушает. Поговорите с ним, он любит начальников. Может, вас послушает». Не знаю, поговорили или нет. Вскоре завалились американцам.
— Это Тихонов проиграл Лейк-Плэсид?
— Я считаю — да.
— Потом-то пошли завиральные теории — якобы Штаты играли под допингом.
— У нас там была команда на голову сильнее этих американцев. Им бы никакой допинг не помог. Про допинг — это фантазии. Меня поразило другое!
— Что же?
— Мы проиграли. Стою в коридоре около раздевалки. Мимо идут два представителя международной федерации хоккея. Счастливые. Один другому говорит: «Отличный хоккей!» Устали все, что Советский Союз выигрывает. А тут Тихонов своим фанатизмом просто извел команду...
— Тихонов вроде Третьяка усадил перед третьим периодом?
— Да, поставил Мышкина. Третьяк пропустил две легкие шайбы, мы стали проигрывать. Не знаю, почему они с Юрзиновым приняли такое решение. Ну Юрзинов-то никаких решений не принимал, это все Виктор Васильевич...
«Неваляшка»
— Кстати, о вратарях. От кого-то из ветеранов слышал — Сидельников посильнее Третьяка.
— Нет. Я за Третьяка.
— Почему?
— Проверяется-то где? Не во внутреннем чемпионате! Только на чемпионатах мира! Ну и что там Сидельников наиграл? Всегда был только Третьяк.
— Коноваленко тоже слабее Третьяка?
— Слабее. Третьяк был техничнее, быстрее. Коноваленко хорошо выбирал позицию. Тоже был довольно техничным. Но Третьяк порой казался непробиваемым. Про Коноваленко такого не скажешь.
— В отличие от Третьяка Коноваленко режим нарушал просто легендарно.
— Да там вообще команда была... Даже не вспоминайте!
— Я поражаюсь — как при таких алкогольных традициях могли выиграть серебро?
— Расскажу один случай. Это было лет 20 назад. У нас же пресса печатает разное. Иногда херню, которая вообще не соответствует действительности. Умер Борис Немчинов из Горького, Вячеслав Жидков, Коноваленко... Нижний Новгород отмечал какую-то годовщину кончины Коноваленко. Собрались туда. Александр Павлович Рагулин, Ромишевский, я, еще пара человек. Сидим в поезде, беседуем. Отмечаю — никакой выпивки!
— Я был далек от мысли.
— Ромишевский говорит: «Такая команда, столько потерь. Вот и Сахаровский у них умер...» Надо же, отвечаю. Жалко Роберта, хороший был мужик. Приезжаем в Нижний, расположились в гостинице. Первое мероприятие — собираемся на могилу Коноваленко. Подают автобус, март, прекрасная солнечная погода... Приезжаем на кладбище.
— Памятник у Коноваленко прекрасный.
— Да. Народ возле него столпился, я чуть в сторонке. Вдруг кто-то сзади дергает за пальто. Слышу голос: «Борь, здорово!» Повернулся — и онемел...
— Что такое?
— Стоит Сахаровский!
— Теперь уж и я онемел.
— Прекрасно одет. Чистенький, аккуратненький. Смотрит на меня. Я побледнел, молчу. Говорит: «Ты что, не узнал меня, что ли?» Я начал было говорить: «А Ромишевский...» — но осекся. Что сказать-то? Что Ромишевский тебя уже похоронил?
— Яркая история. Сам Ромишевский умер как-то внезапно.
— Не знаю, что с ним случилось. Мы с Ромишевским никогда в близких отношениях не были. Наоборот — я всегда был его противником!
— Это как?
— Наш Леша Макаров в «Спартаке» был сильнее на голову Ромишевского. Но ни разу его в сборную не пригласили. Ни разу!
— Хороший пример для тех, кто отказывался переходить в ЦСКА?
— Вот именно. Вот такая судьба. А этот ползал на коленках перед вратарем. Иногда ему даже мешал. У него же кличка была Неваляшка!
— Это у легендарного Ромишевского?!
— Да, в ЦСКА. Чтоб с таким катанием — и в сборной играть?!
«Вы забыли, Анатолий Владимирович? А я напомню!»
— Еще вспоминаю историю. Мне рассказывали старики — Тихонов под трибунами чуть не подрался с Кулагиным. Верите?
— Не исключаю, что такое возможно!
— Кулагин тоже был взрывной?
— Нет, Борис Павлович человек выдержанный. Но с характером и своим мнением. Умел в коллективе не то что плыть по течению, а это течение подправлять. Играть на человеческих качествах. Вот я поступал с хоккеистом Кожевниковым жестко — а Кулагин иначе: «Ты такой-сякой, опять нажрался? Вот завтра, если плохо сыграешь, я тебе...» Наступает завтра — Кожевников забивает две. Кулагин: «Молодец, я тебя прощаю». А у меня подход был жесткий. Один раз Кулагин при мне Тарасову ответил так ответил!
— Что за история?
— В 1977 году Кулагина убирают из сборной. Проиграл два чемпионата мира подряд — Польшу-1976 и Вену-1977. Хотя в 1976-м году выиграл Олимпиаду. После венского чемпионата мира крупное совещание. Мне Колосков говорит: «Борис Александрович, я тебя прошу, запиши подробно, что там будет говориться». Вот начинается этот тренерский совет.
— Что услышали?
— Присутствовал Тарасов — и в открытую разругались с Кулагиным. Набросились на друга. Тарасов какую-то херню сказал, а Кулагин ему вставил. А! Все, вспомнил! Тарасов поднимается: «Что за тройку вы создали — Балдерис, Жлуктов, Капустин? Это безобразие! Только безграмотный человек мог этих людей поставить вместе!»
— Что Кулагин?
— Кулагин усмехнулся: «Анатолий Владимирович, а что вы мне говорили после второго матча на чемпионате мира про это звено? Вы забыли? А я вам напомню! Вы подошли после игры и сказали: «Борис, молодец! Какое звено ты создал!» Тарасов молчит, народ хохочет.
— Но Кулагина все равно сняли?
— Сняли. Назначили Тихонова.
«Кто-то гудит около ворот. Выхожу — Кожевников...»
— Вы Кожевникова вспомнили. Когда-то рассказывали уморительную историю про его уход из «Спартака». Вот только подробности я забыл.
— Вот последние сведения, которые я получил из «Спартака». Кожевников выступал в каком-то подкасте. Его спросили про «Спартак» тех времен. Он сказал: «Майоров меня выгнал из команды». Спасибо Усачеву, он все это не выпустил. Потому что многие знают, как было на самом деле.
— Вы когда-то рассказывали — но не грех и повторить.
— Кожевников у меня играл, нарушитель из нарушителей. В понедельник приходит после выходного — от него амбре на пять метров!
— Какая неприятность.
— Я ему раз сказал: «Саша, я понимаю, работа тяжелая. В субботу вас распустили. Ну выпил. Так зачем же в воскресенье нажраться до такой степени?»
— Он что?
— Молчит. Я продолжаю: «Не один я запах улавливаю, а все, с кем общаешься». Это просто невозможно! Организм у него по два литра принимал, что ли? Раз предупредил, второй. А на третий сказал: «На тренировку с таким амбре не приходи». Ну и обрезал его.
— Это что значит?
— В «Спартаке» раз в три месяца выписывалась премия — 300 рублей. Я Кожевникова вычеркнул. Команда в отпуске, сижу на даче. Кто-то гудит около ворот. Выхожу — Кожевников сидит в машине.
— Как нашел?
— Думаю, Сеглин ему подсказал, мой сосед. «Мне с вами надо поговорить». Хорошо, отвечаю. Сейчас ворота открою, загоняй машину, поговорим в доме. Кожевников вдруг говорит: «Не, не надо, давайте здесь». Ну не надо, так не надо. Мне-то какая разница? Сажусь к нему. Он что-то говорит, я отвечаю. А он с бабой приехал!
— Так.
— Баба тоже что-то вякнула. Кожевников на нее переключился: «А ты иди отсюда, чтоб я тебя не видел». Можете себе представить? Елки-палки!
— Пошла гулять?
— Да, вдоль канала отправилась куда-то. А Кожевников мне вдруг заявляет: «Борис Александрович, я жениться собираюсь».
— На той, которая гулять пошла?
— Вот он мне не сказал, на ком. Продолжает: «Мне квартира нужна!» Я отвечаю: «Саша, смотри. Тебя пригласили из Пензы. «Спартак» дал однокомнатную квартиру в хорошем месте».
— Где?
— Сейчас это Подкопаевский переулок, рядом с метро «Проспект Мира». Там Старшинов, кстати, живет. Кожевников развелся — оставил жилье жене. Второй раз женился, заимел ребенка. «Спартак» дает ему двухкомнатную квартиру в районе Речного вокзала. Снова развелся — квартиру оставил жене. Говорю: «А вот теперь в третий раз приходишь, просишь. А у меня очередь...»
— Очередь хоккеистов?
— Разумеется. Тяжелые времена — 1988 год! Попробуй что-то получи, выбей накануне развала Советского Союза. Объясняю Кожевникову: «Ты третий раз просишь у «Спартака» квартиру. Ты как хочешь — сразу?» — «Да, сразу!» — «В очереди у меня шесть человек. Я тебе называю фамилии. Решай, вместо кого тебе дать». — «Нет, так не пойдет...»
— Чем разговор закончился?
— Я не выдержал: «Для тебя «Спартак» — это кормушка, что ли?» — «Ну почему кормушка?» — «Ты то женишься, то разводишься, это твои решения. «Спартак"-то здесь при чем?» — «Тогда я ухожу!» Ну и уходи.
— Ушел?
— Ушел. А сейчас рассказывает в подкастах, что его «Майоров выгнал». Написал заявление. Я его подписал. Все!
— Задобрить не пытались?
— Посоветовался с начальством. Там мне говорят: ну какая квартира, вы что вообще? В этом подкасте Кожевникова спрашивают — ведь был же у вас разговор с Майоровым на даче? Отвечает — «не помню». Вот какой...
— А куда он тогда ушел?
— В «Крылья» к Дмитриеву. Самое интересное, квартиру так и не получил!
— Почему?
— Это Дмитриева спрашивать надо было. Такие времена были — тяжело. Да и «Крылья» — не «Спартак». Там было еще сложнее с этим. Не знаю, на что Кожевников рассчитывал.
— У вас есть ответ на вопрос — почему Тихонов его брал на Олимпиады, а на чемпионаты мира нет?
— Не знаю. Игрок-то он был подходящий. При странном внешнем виде, особенно катании, игрок был хороший.
«Тюменев — человек непорядочный»
— У вас в «Спартаке» вообще личности были яркие. Тюменев, например.
— Витя человек непорядочный. Просто неприятный! Как-то уже нездоровый был, приехал из больницы на игру «Спартака» в «Мегаспорте». Меня увидел — полез обниматься. Я в последний раз в «Спартаке» работал с 1985 по 1989 год.
— Я помню.
— У меня там компания была — елки-палки! Тюменев, Фаткуллин приехал из Новосибирска, Кожевников и Курдин. Еще кто-то обязательно к ним примыкал. Как-то они чувствуют друг друга. Вот эта четверка у меня крови попила — о-ох! Как ни странно, спартаковские воспитанники были нормальными людьми. С ними до сих пор хорошие отношения. Довольно часто встречаемся — никаких проблем. С Сережей Капустиным изумительно общались. Это был фантастический игрок!
— Прямо фантастический?
— Просто гигантище. Великолепный хоккеист! Смотришь со стороны — это одно. А когда ты игрока держишь в руках, каждый день видишь на тренировках — совсем другой взгляд. Но Капустину я просто поражался. Предпочту Серегу многим нападающим, которые с чьей-то точки зрения оставили большой след в нашем хоккее.
— Это кто ж, например?
— Да тот же Кожевников! Кожевников или Капустин? Конечно, Капустин. По всем показателям.
— Хоккеистов из вашего «Спартака» уводили легко?
— Да вот история с Бякиным. Помните такого?
— Еще бы. Знаменитый хоккеист.
— Он с чудинкой. Очень тяжелый характер. Среди сезона вдруг объявляет: я возвращаюсь домой в Свердловск. А оттуда идут письма: Бякин наш воспитанник, то-се, мы на его базе будем строить команду...
— Как обычно.
— Что-то наобещали, в «Спартаке» ему уже не нравится.
— Платили меньше?
— Обычно какие во второй половине 80-х были у игроков претензии? Один и те же разговор — «что вы нам платите только зарплату?» На периферии обязательно добавлялась доплата. А у меня возможностей не было! Говорил — не нравится в Москве? Сезон закончится — уходите. Команду перевели в автокомбинат номер один. Все думали: ага, сейчас Краузе озолотит.
— Это тот самый директор автокомбината, который сейчас похоронен рядом с Высоцким?
— Вот-вот. На памятнике золотыми буквами надпись «директор» — и все. Но Краузе был настолько хитрожопый мужик, что лишней копейки из общественного кармана не заплатит. Да и трусоватый в этом плане.
— В те времена уже появились первые хоккейные агенты.
— Разве?
— Неужели с Сержем Ханли не общались?
— Серега Левин, он же Ханли, был мой приятель. Дружили, когда я закончил играть. Никогда не считал его агентом. Его этой деятельностью не интересовался никогда в жизни. Да, вы правы, я был президентом «Спартака», когда появились эти агенты. С ними имел дело менеджер, начальник команды. Я подключался на последнем этапе к этим делам. Какие там были вопросы? Платить 1200 долларов или 1300? Мелочевка! «Спартак» был нищим. С помощью Валерия Шанцева мне удавалось держать клуб на плаву. А потом пришел Шабдурасулов — и меня отправили в отставку...
— Тут Геннадий Величкин рассказывал, как обалдел, узнав, что Левин и Нечаев, первый русский хоккеист в НХЛ, живут словно муж с женой.
— Да ну. Это анекдоты какие-то.
— Разве? Я не только от Величкина это слышал.
— Просто чушь. Витя Нечаев женат на американке русского происхождения. У них двое детей, сейчас уже взрослые. Живет он в Лос-Анджелесе. Никогда мужем и женой с Левиным не были. Что вы рассказываете чепуху?!
«С телевидения меня убрали»
— С телевидения вы ушли? Или вас убрали?
— Убрали.
— Кто посмел?
— Знаете, серьезных столкновений ни с кем не было. Я человек, который в группе живет абсолютно нормально, никого не оскорбляет, ни с кем не ругается. Могу высказать свое мнение — если человек со мной не соглашается, ну и ради бога! Хотя обстановка на телевидении своеобразная.
— О чем и речь.
— Но для них-то это была основная работа — а для меня параллельно с президентством в «Спартаке». Еще и у Третьяка я был вице-президентом на общественных началах. Поэтому их телевизионные посиделки, обсуждения меня особенно не интересовали. Приехал, отработал, уехал. Отправляют в командировку? Хорошо. Куда? В Ярославль? Еду. В Швецию? Давай в Швецию. Здорово было на Кубке мира в 2005 году, когда Овечкин уезжал в НХЛ. Мы вчетвером катались по маршруту Торонто — Миннеаполис. То туда, то сюда. А когда организовался этот «Матч ТВ» и со мной не продлили контракт, я, честно говоря, не удивился.
— Почему?
— Не продлили не только со мной. Большинство тех, кому за 60, были уволены. А мне к тому времени было 77! Ну куда?
— Кто это решал?
— Не знаю. Наверное, новые руководители «Матч ТВ». Я никогда не вдавался в подробности. Приехал, забрал трудовую книжку и все.
— Для кого-то из уволенных это стало трагедией?
— Думаю, для Батурина. Были работники, которые не комментировали матчи, а просто были на каких-то должностях. Всех освободили!
— У некоторых там зарплата была под миллион.
— У комментаторов? Боюсь, что это слухи. Не верю! Во времена НТВ Плюс таких зарплат точно не было. Я даже близко к таким деньгам ничего не имел.
— Сколько отработали на телевидении?
— 17 лет. Как-то начал считать — пришел туда уже в пенсионном возрасте, 60-летним!
— Сегодня смотрите спорт — что задевает?
— Возмущает меня только одно. Люди, сами не игравшие в футбол или хоккей, начинают вдруг выпуливать специальные термины. Выдают на всю страну: «Ударил шведой». Откуда «шведа"-то эта пошла? Ты хоть знаешь или нет, елки-палки?
— А вот расскажите — откуда?
— Это дворовое название. Мы в детстве у себя в Сокольниках били шведой — это внешней стороной стопы. А внутренней — это «щечкой». А эти сегодня рассказывают! Кому? Зачем?
— Незачем?
— У экрана сидит обыватель! Или начинают — «два латераля поменялись и команда перешла на схему...» Обывателю это надо? Разбирается он в латералях? Что ты ему впариваешь про «полупозицию»?
— С Анной Дмитриевой ладили? Даже живете рядом...
— Она около проспекта Мира. Да, хорошо общались. Как-то говорю ей: «Аня, хочу делать свою передачу». — «Наконец-то! Тебе есть, что сказать...» Как раз пришел работать юный Мосалев. А у меня был какой-то вшивенький матч. Говорят — вот, поработай с новичком. Думаю: слава богу!
— Почему?
— Я по каким-то причинам был не готов. Ни статистики нет, ни составов. Думаю — пусть молодой человек этой херней занимается. Отработали, спрашивает: «Какие ошибки?» — «Я только одну заметил. В спорте, Олег, сильных травм не бывает. Есть легкая, есть тяжелая, а «сильных» не встречал...» А он ввернул — «сильную травму получил». Потом в коридоре встречаю Дмитриеву, спрашивает: «Как тебе мальчик?» — «Прекрасно! Я пришел неподготовленный — а он все рассказал...»
RSS