«Четыре года отсидел — из «Спартака» ни одного письма. Будто похоронили человека». 15 лет без Юрия Севидова
Юрия Александровича Севидова не стало 15 лет назад — уж доиграло одно поколение футболистов, пришло другое. Сошло и оно. Отряд экспертов все шире, в тренеры годятся не все. А к Севидову по тонкости оценок, остроумию ни один бывший футболист так и не приблизился. Как и по эмоциям — горячатся-то многие, у иных даже матерное слово проскакивает в эфире.
Но красивая эмоция бывшего футболиста, за которой столько всего чувствуется, — ее нет почти ни у кого. Потому что Юрий Севидов понимал что футбол, что глубины русского языка, как никто. Человек, который без книжки заснуть не мог. Много ли таких сегодня?
Я с гордостью рассказываю, что открыл когда-то заново Севидова для народа. Для той публики, которая так любила его в 60-х — и легко забыла, стоило случиться несчастью. Но в 90-е с такой же легкостью, улыбкой вспомнила. Будто только и ждала — и вот теперь изображала удивление на лице: «Вы где пропадали, Юрий Александрович?!» Прекрасно зная где.
**
Я был в курсе, что живет в Москве такой Юрий Александрович Севидов, сын великого тренера. Сам был отличным футболистом. Правда, недолго — посадили за какую-то нелепицу. На этом его большой футбол и закончился.
Всем помогающий, всесильный в середине 90-х Александр Львов печатал какие-то колоночки с фотографией Севидова в «МК-футболе». Какой-то корреспондент за Юрием Александровичем записывал — и, возможно, все это кто-то читал. Но уверенности нет.
Тут-то и создался журнал «Галаспорт» — в первый номер которого написали лучшие журналисты Москвы. Даже из «Спорт-Экспресса», не побоявшись санкций.
Взяли в этот «Галаспорт», как ни странно, и меня, юниора в крупных очках. До сих пор вспомню — смех разбирает.
Тут-то я и вспомнил про Севидова. Юность — безрассудное время. Сегодня я бы десять раз взвесил: стоит ли напрашиваться на разговор? На что-то рассчитывать?
Сегодня я вспомнил бы, что отсидели из наших спортсменов многие — а говорил про тюрьму открыто, с подробностями разве что боксер Рыбаков. Возможно потому, что боксера попробуй тронь даже там.
Я знаю, как отмалчивался на тюремную тему Эдуард Стрельцов. Как, впрочем, и на любую другую.
Юрий Саух, отмотавший больше десятки, на всякую просьбу поговорить поднимал воротник. Отворачивался, ни слова не произнося.
Из интервью хоккеиста Игоря Мусатова и вовсе не понять: а сидел ли?
Молодой еще Саша Емельяненко, немного смущаясь, проводил огромным пальцем по шраму на голове:
— Вот этот — ударили бутылкой шампанского.
— Есть и другой? — догадывался я.
Вектор пальца чуть менялся, волосы раздвигались — и в самом деле обнаруживался другой шрам, не менее живописный:
— Этот — от приклада автомата.
— На зоне? — догадывался я.
— Ага... Но не надо об этом...
В ту пору Александр еще лакировал некоторые странички своей биографии. На разговор про тюрьму растрясти было трудно. Это годы спустя будет даже бравировать подробностями уже новых отсидок — как запрещал сокамерникам курить, например. Хотя я с трудом такое представляю.
Ничего хорошего там нет. Рассказывать, вспоминать, переживать заново мало кому хочется.
Лучше всех сформулировал тот же боксер Виктор Рыбаков, когда я проявлял любознательность:
— Колония подарила вам хоть одного друга?
— Нет. Даже случайно никого оттуда не встречал. Тяжелая мужская жизнь, попадать туда не надо.
— Ничего хорошего?
— Там абсолютно делать нечего. Если уж попал — надо сохранить достоинство, характер и силу. Пройти это испытание, раз уж Господь послал.
Тяжело вздохнул. Сжал губы, молча постучал кулаком по краю стола. Продолжая какой-то спор с самим собой.
**
...Я звонил в дверь Юрия Александровича Севидова — и вдруг дошло: а будет ли он говорить про самый тяжелый период в биографии? Не придется ли отложить в сторонку листочки с вопросами со второго по седьмой?
Севидов с первого слова окутал такой теплотой, таким расположением, будто ждал меня всю жизнь.
Я спрашивал аккуратно, прощупывая почву:
— Вы готовы говорить обо всем, Юрий Александрович?
Севидов задумался — и произнес фразу, которую вспоминаю даже сегодня:
— Я — человек футбольный. И ничего такого в футболе не делал, чтоб скрывать.
**
Эх, славное было время. Это сегодня чуть зазеваешься, не поспешишь к герою — и уже все. За тебя сходил если не корреспондент Романцов, то уж точно Муйжнек.
А тогда!
Тогда можно было никуда не торопиться. Одних только футболистов ЦДКА живых и подвижных было предостаточно. Сегодня я звонил Гавриилу Качалину и просил встретиться — и мы оба не встречали никаких препятствий. Назавтра набирал уже Михаилу Якушину. А мог — Константину Бескову.
Хотя, пожалуй, Бескову не мог. Испуганный одной сценой — Бесков в кепочке под трибунами «Динамо» отчитывал грандиозного во всех смыслах Васю Уткина. А тот единственный раз на моей памяти не мог ничего ответить. Стоял, кивал, краснел. Напрашиваться на разговоры к Константину Ивановичу мне было в середине 90-х страшно, что уж говорить. Потом это чувство отпустит — и пару раз поговорим довольно дружелюбно...
Севидова с его красноречием и фантастической жизненной историей никто за 30 лет после трагедии не расспросил. После трагедии, о которой говорила в 60-е вся Москва. Возможно ли такое?
Юрий Александрович готов был даже ехать с фотографами из журнала на то самое место у высотки на Котельнической, которое принесло ему столько несчастий. Там, у горбатого мостика, насмерть сбил на «Форде» одного из самых важных, засекреченных академиков Советского Союза.
Потом говорил мне же:
— Рассказывать все это испытанием для меня не стало. А вот снова там побывать, стоять на этом месте...
Даже на черно-белых карточках видно, как он бледен. Как съехали куда-то вниз уголки губ.
**
Рассказывал Севидов так, что я сидел в полном оцепенении. Ладно, Юрий Александрович будто снова оказался в 1965 году. Но я-то что так расчувствовался?!
— В 65-м ощущалось в футбольном мире какое-то напряжение. Сборная неудачно играла, «Спартак» тоже, я сам не лучшим образом. В то время ничего купить было невозможно — так я достал этот «Форд». Я ж на «Форде» попал!
— Ого! В 65-м году?
— В том-то и дело. До этого у меня была обычная «Волга», а потом, когда с Галиной Михайловной поженились, потребовалась в новую квартиру обстановка. Продал я автомобиль. А у Гали отец всю жизнь проработал за границей, в МИДе. Как-то заглянул: «Как у вас хорошо!» А жена говорит: «Да, хорошо. Юра вот машину продал». Ну он и помог с другой. Кто-то за границу уезжал, срочно продавал этот Ford Taunus. Я и взял. Ездил по доверенности, но деньги заплатил. А в то время на «Форде» — можешь себе представить? Может, поэтому и была такая однозначная реакция у всех...
— Ехали вы один?
— Да. Кстати, ехал в дом, где находился Миша Посуэло. У девушки одной. Знаешь, сталинская высотка на Котельнической набережной? Прямо перед мостом, где Яуза впадает в Москва-реку. Собственно, из-за этого моста все и произошло! Он такой горбатый... Ехал я по набережной, если сейчас судить, от гостиницы «Россия», и прямо за мостом мне поворачивать налево, к этому дому.
— Оставалось немного?
— Буквально пятьдесят метров! Выезжаю на середину моста, и метров тридцать остается до пешеходного перехода. Вижу человека — а впереди меня еще одна машина идет. Человек перебегает перед этой машиной и останавливается. Таких ситуаций миллион! Он остановился, я его отлично вижу. Мне налево, под арку. Включаю поворотник, все внимание на левую сторону. Мне ж надо встречный поток пропустить!
— Это понятно.
— Вот я и «переключился»... Как этот человек оказался у меня на капоте — и, разбив стекло, почти влетел в салон?! Не представляю! До сих пор не пойму!
— Ехали медленно?
— Я даже не тормозил. Не было нужды, и без того еле двигался. Вдруг он оказывается у меня на капоте, я выезжаю на середину встречной полосы. В лоб машины летят! Он медленно так с капота сползает. Вечер, темновато — 18 сентября. Я резко вправо, чтобы не было столкновения. Иначе вообще страшное дело. Развернуться негде — я еду дальше. Проезжаю метров двести, в первом же переулке разворачиваюсь и возвращаюсь. Прошло минуты полторы, наверное. А мне потом на суде начали пихать, мол, убежать хотел.
— Человек погиб сразу?
— Он даже сознание не потерял! Машина низкая, я ему бампером только ногу сломал. Возвращаюсь — а его нет.
— Как так?
— В этом же потоке ехала скорая, забрала в соседнюю 23-ю больницу. Хирург, который должен был дежурить в эту субботу, ушел на день рождения. Все это мелькнуло в деле, я читал. Но на суде замяли. Вместо него был пятикурсник-практикант. Может, переволновался. Положил сбитого на стол, дал столько наркоза, что сердце не выдержало. Было больное. На все эти факты закрыл глаза.
— Покойный оказался академиком Рябчиковым.
— Да, Рябчиков Дмитрий Иванович. Сбил его в субботу. Меня допросили, отпустили, воскресенье я провел дома. Вечером поехал на сбор в Тарасовку. Во вторник матч с Одессой.
— Откуда вас забрали в изолятор?
— Прямо из Тарасовки. Из того же корпуса, откуда увозили Стрельцова. Там же сборная жила в 58-м. А по мою душу в понедельник, в восемь утра, прилетает «воронок»: «Ты знаешь, кого сбил?!» — «Да нет, я как-то не спрашивал...» Сами милиционеры в субботу говорили: «Ну, старики часто нарушают правила. Может, получишь годик условно. Или 20 процентов от зарплаты будешь выплачивать».
— Вот вы вернулись на то место. Человека нет. Было искушение уехать оттуда?
— Ну, нет... Во-первых, у меня разбита машина. Он мне выбил лобовое стекло. Влетел в салон, об меня ударился. У меня все лицо в крови. Да и народ собрался, милиция. Я встал на обочине. Там такое стечение обстоятельств! Академика всегда возили. А тут автомобиль отослал.
— Почему?
— Еще одна история. Он был женат вторым браком на собственной студентке, та на 25 лет моложе. В тот день из лаборатории на Ленинских горах отправился с другом-профессором на дневной сеанс. В кино заметил свою жену с молодым человеком. Рябчикова на алкоголь не освидетельствовали, но друг академика, профессор, говорил, что они немножко выпили. На суде вообще не упоминалось!
— Безобразие.
— Вот Рябчиков отсылает машину, решает до дома добраться на катере. Живет напротив пристани, только дорогу перейти. Жил в этой высотке! Сейчас там мемориальная доска висит!
— Такого уровня академик?
— Да вы что? После его смерти ракеты в космос не летали несколько лет. Знал секрет топлива. Келдыш, Гагарин против меня выступали. Рябчикова на Новодевичьем похоронили.
— Вы хорошо водили?
— Шесть лет был за рулем. С 59-го. Хорошо помню, как впервые после случившегося сел за руль — обком дал в Рязани «Волгу», я там тренировал команду.
— Так что было на суде?
— Открытый процесс, в городском суде. Народу страшно сколько! Когда зачитывали приговор — вынесли все стулья. Чтоб хоть стоя все могли уместиться. В зале пять тысяч человек, еще бог знает сколько внизу. Тогда за футбол болели по-другому. Скандал был здоровый, конечно.
— Из «Спартака» кто-то был?
— Нет. «Спартак» в то время уже уехал на сборы. Их вызывали, они давали показания, но судили-то меня в конце февраля!
— Адвокат у вас был стоящий?
— Сейчас вспомню фамилию... Кроник. Считался тогда лучшим адвокатом именно по наездам, по автотранспортным делам. Уже дело закрывается, я шесть месяцев отсидел — он появляется. Сразу спрашиваю: «А что мне, собственно, грозит?» Он говорит: «Юра, ты получишь десять лет!» По моей статье это — предел. Высшая мера. Я оторопел: «Почему?! Они же ничего не доказали!» Он смущенно: «Юра, обстоятельства... Ты задавил такого человека, уже из ЦК звонили. Здесь вопросов быть не может — ты получишь десятку!»
— А он зачем тогда нужен?
— Вот и я спросил: «А вы тогда зачем?» Говорит: «Много таких закорючек... Когда мы их все на суде вытащим, легче будет подать кассацию». Но почему-то не вытащил. Все ждали, что через год, в 67-м, будет большая амнистия — 50 лет советской власти. У меня статья не уголовная, а бытовая... Амнистия была меньше, чем предполагали, но все равно она мне здорово помогла. Срезала половину из оставшихся. Восемь оставалось — четыре ушло, четыре осталось. Меня на «химию» отправили, потом я команду тренировал в Гродно, сам за нее играл, ездил по республике с разрешения комендатуры. Ребенок у нас там родился. Посвободнее стало.
— Знаменитый отец пытался помочь?
— Отец бросил партбилет прямо на процессе в лицо судье, молодому щенку! Никто ж за это дело не брался, опытный судья сказал, что все шито белыми нитками и он не готов. Поставили какого-то молодого — по «звонку» же судили. Процесс шел три дня, а во второй раздался звонок из ЦК. Высокопоставленная женщина сказала: «Что вы там с Севидовым возитесь?! Дать ему высшую меру, и все!» Они отвечают: «Не можем, у него десять лет — потолок в статье...» — «Ну, тогда дайте десять лет! О чем идет разговор?» Это вся Москва знала. Отца осадили резко. Время неопределенное, безвластие — 65-й год!
— Симонян со Старостиным отвернулись?
— Их сразу сняли после моего дела. Через газеты грязь на них полилась — «не вели воспитательную работу». Старостин после этого два года не работал — «Спартак» повалился полностью. Симонян вообще вернулся только в 69-м.
— Вы после отсидки в «Спартак» вернуться могли? Как Стрельцов в «Торпедо»?
— Тут два момента... Я, честно говоря, был обижен. За четыре года ни одного письма из «Спартака» не получил — будто похоронили человека. Они просто не ожидали, что я смогу играть! Выйти-то я должен был в 33 года — какой там футбол? Я отбыл срок, приезжаю домой. Жил в Черемушках на одной площадке с Хусаиновым. Гиля зашел, расцеловались. Он говорит: «Я на тренировку, поехали со мной!» — «Гиль, неудобно...» — «Ты что, не спартаковец? Какое неудобно? Собирайся!» Поехали. Меня сразу там приняли хорошо. Из «стариков», правда, только Гиля да Логофет оставались. Никита говорит: «Раздевайся, побегаешь с нами...» Для них это просто была тренировка — а я разбегался, все в охотку. Как пошел их возюкать! У них глаза на лоб — они ж не знали, что я два года до этого играл. Да и подсох здорово, стал даже тоньше, чем в спартаковские времена. Три килограмма сбросил.
— Вообще знали, что вы вышли?
— Вот когда я появился, они только и узнали. До этого один раз приезжал из Гродно, когда сын родился. Никого из них не видел, но шум по Москве пошел. В «Спартаке» знали, что я на «химии», поигрываю. Но понятия не имели, что тренировался с командой класса Б!
— Это гродненский «Химик»?
— Да. Я там сыграл пару международных матчей. На них особая заявка не нужна — меня выпускали против поляков и датчан. «Химик» приплачивал, поддерживал меня во всем. Сделали для меня несравнимо больше, чем «Спартак».
— «Спартак» в 69-м был на пороге чемпионства.
— Вот-вот! Центрального нападающего играл такой Князев. Уровень средненький, он год всего и пробыл. Симонян спрашивает: «Юра, ты к нам?» — «А куда ж еще, Никита Палыч? Конечно, к вам!» А я пустой, как барабан, без денег. Сижу, кончился сезон. Они выиграли это первенство, а я уже месяца полтора без денег. Никуда не устраиваюсь, жду. Молчок! Гиля глаза отводит, ему неудобно передо мной. Я сам начал расспрашивать: «Гиля, ты мне скажи, что за дела?» Он отвечает: «Юр, я и сам не пойму. Они ничего не говорят, я два раза спрашивал — Юрке что передать? Не говорят!» Я разозлился: ну и пошли они в таком случае...
— Правильно, Юрий Александрович.
— Отец как-то раз приезжает: «Чего грустишь?» Я все выложил. «Поехали со мной в «Кайрат», сразу и деньги будут, и все. Мне поможешь в высшую вернуться» Они как раз вылетели. Опять, спрашиваю, в первую лигу? Он усмехнулся: «Я ж тебе помогал, пока ты сидел? Теперь ты мне помоги!»
**
Севидов ничего не скрывал — рассказав в подробностях, как ему сиделось. Как жилось после футбола. Как пришлось продать иностранную машину — и пересесть на «шестерку».
Я ужасался: вот я, юный корреспондент, езжу на «шестерке». То одно отвалится, то другое. Это я еще не знал, что вскоре прямо возле редакции заломится набок переднее колесо.
И Севидов, легендарный человек, на таком же автомобиле! Как это возможно?
Вскоре начнется его путь как выдающегося эксперта. Москва снова вспомнит и оценит этого человека, в каждом жесте которого проступало что-то дворянское.
Я был рад, что чем-то ему помог. Потому что той заметке любимый город поразился. Ну и как-то сразу вспомнил Юрия Александровича.
...А в тот вечер он надарил мне всяких значков, вымпелов. Этого добра у него были залежи, организовал Севидов от безденежья какой-то кооператив. Где и штамповали все это — в красно-белых цветах.
До сих пор куль от Севидова лежит где-то на даче. Надо бы найти.
А еще просил я Севидова помочь с телефонами спартаковских ветеранов — он достал растрепанную книжку, листал страничку за страничкой. Превратил даже это в уморительный спектакль. Рассказывал то про Осянина, то про Амбарцумяна или Рейнгольда что-то такое, чего нигде больше не услышишь. Уж точно не прочтешь.
Не помню, наматывал ли все это мой кассетный диктофон. Мечтаю найти эту кассету, снова поставить. Слушать, слушать, слушать.
